Особенно,... 
62 
— Так.
— Тогда я спрашиваю вас еще раз: за какое преступление и по какой статье вы были привлечены к суду в одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году?
— За изнасилование, — приглушенным голосом признался Богданович и расстегнул воротничок. — По статье сто семнадцатой…
— Часть?..
— Вторая.
— А вы говорили — первая, — кивнул Кокорин. — Существенная разница. Кто ходатайствовал о пересмотре дела?
— Адвокат Рознер.
— Семен Давидович? Это дорогой адвокат, насколько мне известно.
— Не дороже, чем два года свободы. — Богданович вздохнул, скептически скривил рот. — Я не понимаю, какое отношение имеет мое прошлое к смерти моей жены!
— Я тоже.
— Что «тоже»?
— Тоже не понимаю. Но хочу понять. — Кокорин был само спокойствие. Ответ Богдановича на вопрос о судимости показал, что на искренность и правдивость его рассчитывать не приходится. Следователь заправил в машинку лист бумаги. — Кое-что мне известно достоверно, Леонтий Борисович. Из безотносительных истин. Еще раз соврете — предъявлю обвинение за дачу заведомо ложных показаний.
Богданович покраснел, потер о колени вспотевшие ладони, не столько мучаясь стыдом, сколько стараясь скрыть гнев.
— За кого вы меня принимаете? — не сумел-таки промолчать.
— Разве я вам не сказал? За обвиняемого в преступлении, предусмотренном статьей двести восемнадцать, и свидетеля по делу, возбужденному по установленному факту смерти Богданович Киры Михайловны.
— Какой же я свидетель, если меня в это время вообще здесь не было? Я близкий родственник потерпевшей.
— Полагаете, близкий родственник не может быть свидетелем? — спросил Кокорин. — У вас в доме хранились деньги?
— Деньги — понятие резиновое.
— Вы не знаете, сколько денег было в доме?
Богданович вздохнул и закурил. Растерянность и нервозность отступили, теперь он избрал агрессивную тактику: приподняв бровь, отстраненно взирал на следователя сверху вниз. Кокорин знал второе значение подобного выражения лица: оно свидетельствовало о контролируемом страхе.
Остатки спеси он сбил просто: минут пять печатал на машинке, сосредоточенностью подчеркивая, что разговор будет долгим и торопиться некуда.
— Так сколько, Леонтий Борисович?
— Около двух тысяч долларов.
— В валюте?
— Да. Кира обменивала их по мере надобности. И вообще я не вникал в то, как расходуется семейный бюджет. Если речь не заходила о крупных покупках: дачи, машины.
— Где хранились деньги?
— В моем кабинете есть сейф.
— У нее был ключ?
Богданович помолчал, словно припоминая, был ли у жены ключ от сейфа, где хранились семейные деньги, или не было.
— Не было ключа, — сказал тихо. — Ключ был один, у меня.
— Она могла взять ключ без вашего ведома?
— Чаще она говорила, что нужны деньги, и я ей давал. Иногда брала сама, если меня не было дома.
— Ключ от сейфа хранился дома?
— В последнее время — дома.
— О каком времени идет речь?
— Месяц тому назад ей понадобились деньги, для того чтобы расплатиться за новый смеситель в ванной, а меня не было в городе, ей пришлось занимать. Когда я вернулся, она устроила мне скандальчик и потребовала вынуть ключ из связки.
— То есть в течение последнего месяца ключ находился дома?
— Да.
Кокорин снова принялся печатать, на сей раз пауза потребовалась ему. Получалось, что либо Богданович говорил неправду, либо неправду сказала Кира детективу Решетникову.
— Скандалы промеж вами случались часто? — «свойски», как бы ненароком, поинтересовался Кокорин.
— Часто, — неожиданно ответил Богданович.
— Причина?
— Причина… Причина — крайняя нервозность Киры. Скандал мог возникнуть на ровном месте. Я даже настоял, чтобы она показалась врачу.
— Когда это началось?
— Что… началось?
— Нервозность когда стали замечать?
Богданович изобразил задумчивость.
— Полгода тому назад. — Он помассировал виски, наклонился вперед и зажмурился, затем откинулся на спинку и тряхнул головой: — Полгода тому назад она узнала, за что я сидел на самом деле.
Теперь у него был вид глубоко несчастного человека, и даже глаза заблестели слезой. Кокорин подумал, возможно, жертва не она, а он, и все, что Кира рассказала детективу Решетникову, могло оказаться вымыслом. Но было то, что мешало Кокорину проникнуться сочувствием к сидевшему перед ним человеку: он не признавал раскаявшихся насильников.
62 
