Последние отзывы

  20  

Уилл услышал, как Джейн и Кейт смеются; по настоянию молодой супруги Кейт оказалась в его доме. Его тревожило то, что наедине с ним Джейн очень редко смеялась. Кейт ему не нравилась. Она не из тех женщин, которых он взял бы в свой дом. Но так просила Джейн. Он подозревал, что она ленива, а на кухне время от времени устраиваются веселые пирушки. Его толстый и умный повар Белпер изредка буянил еще до появления Кейт. Но он стоил того, чтобы ради него терпеть маленькие неудобства, так как слыл одним из лучших поваров в Лондоне. Ювелир считал необходимым угощать знатных господ – своих клиентов, и ему приходилось не обращать внимания на выходки Белпера, поскольку блюда у него получались отменные. У Кейт таких достоинств не было.

В тот самый день, о котором пойдет речь, ювелир обходил дом, запирая все двери. Он оставил открытым только парадный вход, через который они с Джейн выйдут, а потом закроют и его. Все слуги уже ушли, кроме Кейт, помогавшей Джейн одеваться. Они опаздывали – в это время они должны уже были быть в Чипсайде. Уилл покачал головой. Ему следовало побранить Джейн за ее непунктуальность, и он даже готов был сделать ей выговор, но она выглядела столь прекрасной, что он забыл о своем раздражении и испытывал лишь чувство гордости.

Уиллу очень хотелось, чтобы у них был ребенок; ребенок был бы для него еще одним сокровищем. Уилл любил бы своего ребенка, который внешне стал бы точной копией Джейн, но при этом так же трезво смотрел на жизнь, как это делал его отец. Ребенок был бы веселым и остроумным, но в то же время имел бы склонность к торговому делу. Однако пока никаких признаков беременности у Джейн не наблюдалось. И это очень раздражало его. Наверное, люди шепчут ему вслед: «А вот у ювелира ребенок-то не получается». Мысль об этом ущемляла его мужское самолюбие.

Шор открыл парадный вход. Рев голосов, кричащих и смеющихся, казалось, заполнил весь дом. Улицу наводняла толпа; теперь ему с Джейн нелегко будет добраться до дома ее отца в Чипсайде, откуда они собирались наблюдать торжественное шествие. Слишком уж много времени потратила Джейн, чтобы облачиться в роскошный наряд. Ювелир беспокойно покачал головой. Он не сомневался, что Джейн привлечет к себе не меньше внимания, чем любой человек из королевской свиты.

Вспомнив о процессии, он с удовлетворением подумал, что хоть на какое-то время прекратится война. Как серьезный торговец, Уилл знал, что благосостояние росло только в мирное время. Он радовался, что король Эдуард одержал победу и что смутьян герцог Уорик мертв. Дай Бог, гражданской войне придет конец. Пусть отныне Эдуард царствует в Англии, и пусть впереди всех ждут хорошие времена. Вместо лишений и бесчисленных смертей предстоит торжественное шествие и веселое пиршество. Не удивительно, что жители Лондона тысячами собираются на улицах города, чтобы приветствовать возвращение в столицу победившего короля Эдуарда.

«Нам следует немедленно отправляться, а то вряд ли удастся взглянуть на торжественную процессию», – подумал ювелир, поднимаясь в комнату Джейн. Женщины смеялись, а Кейт говорила:

– Мы и в самом деле грешные создания, но если мы в чем-то и грешим, то разве не потому, что к этому ведет нас какой-то злой дух? Можно ли нас за это винить? Когда мы думаем, что совершаем самый большой грех, – может, это не что иное, как воля Господня на то, чтобы мы поступали именно так?

– Кейт, – ответила Джейн, – твои представления о вере звучат вполне утешительно. Проповедовать бы тебе в соборе Святого Павла. Ручаюсь, за тобой бы последовала половина Лондона.

Уилл открыл дверь, и их легкомысленный разговор тут же прервался. Кейт начала деловито наводить на столе порядок, словно была из тех, кто не может сидеть сложа руки. Уж не собирается ли она ввести его в заблуждение? Джейн приветствовала его улыбкой, но он знал, что улыбка ее обманчива.

– Мы очень опаздываем, – сказал он с укором. – Боюсь, теперь нам вряд ли удастся увидеть короля.

Он положил ей руку на плечо и посмотрел тем трогательным взглядом, который всегда волновал ее и вызывал угрызения совести. «Скажи мне, Джейн, что я делаю не так, – казалось, говорили его кроткие глаза. – Может быть, я смог бы исправиться». Но разве она могла объяснить ему, разве могла сказать ему: «Я не люблю тебя и никогда не смогу полюбить. Мне не нравится твое тяжелое дыхание; мне не нравится, как ты обгладываешь кость, словно хочешь объесть ее добела, но не от голода, а из боязни хоть что-то съедобное выбросить. Я едва терплю, когда твои руки прикасаются ко мне, словно в этом есть что-то постыдное. Но ты купил меня, заплатив женитьбой за привилегию позволять себе это бесстыдство. Мне в тебе не нравятся тысячи вещей, и хоть я старалась полюбить тебя, хоть я молила Бога, чтобы он помог мне это сделать, я никогда тебя не полюблю».

  20