Глава 27

В ночь перед вылетом в Лондон Анна снова бежала, бежала, задыхаясь и крича во сне. Почти каждую ночь, с тех пор как она вернулась из кровавого Мозамбика, ей снились такие сны. Порой она бежала при свете дня, чаще — в сумерках. На этот раз она бежала в темноте, в тесноте. Бежала по туннелю, отвесному, с обрывистыми стенами, похожему на старую шахту. Фонарь, зажатый в руке, бросал отблески света на черные лоснящиеся стены, неровный пол, где виднелась старая колея, узкий лаз. Она бежала отчаянно, от чего-то спасаясь, изредка оглядываясь через плечо и различая лишь тьму позади. Но чувствовала: она бежит не только от чего-то, но и к чему-то, что ждет ее впереди. Что это — неизвестно, ничего не было видно за отверстием в темноте, которое проделал ее фонарь.

Она бежала из последних сил, сердце билось на разрыв, каждый вздох пронзал легкие. Свет фонаря тускнел, мигал, из белого превращался в желтый. Анна встряхнула фонарь, однако свет не стал ярче, и, когда она внимательнее присмотрелась к угасающей нити внутри лампочки, ей показалось, будто она различает собственное дыхание, как на морозе. И вот фонарь погас. Чернота. Никакого иного источника света здесь не было. Страх сжимал горло, Анна пыталась вскрикнуть, но звук не выходил. Она проснулась: Луиш сжимал ее в объятиях, и она плакала, плакала так, как не плакала ни разу за все двадцать с лишним лет.

— Все хорошо, все хорошо, это всего лишь сон, — твердил он, и реальность показалась отрадной после такого сна. — Она выздоровеет. Все будет хорошо. С ней, с тобой, со всеми нами.

Она кивала, уткнувшись лбом в грудь мужа, не в силах выговорить ни слова, она знала, что хорошо не будет, но спорить не хотела, поддалась. Она чувствовала: настал поворотный момент. Та подземная река, что увлекает за собой человека и тащит через водопады, обрывы, расселины, только что вновь овладела ее судьбой. Мощное течение увлекало Анну прочь от ее тихого прошлого, и пока еще поток не набрал силу, но течение все ускорялось.

Заснуть ей не удалось. Она лежала на боку, уставившись в широкую спину супруга и не слыша его громкого храпа за одолевшими ее мыслями, не возвращавшимися вот уже более двух десятилетий. Известие о болезни матери спасло Анну от окончательного разрыва с мужем после того, как она отказалась ехать с ним на очередную африканскую войну. Стоя на краю, она оглядывалась разом и на прошлое, и на неведомое будущее, на судьбу, которая возвращала ее в Лондон, а мужа и сына, полковника и лейтенанта, служивших в одном полку, вновь уводила на войну — на этот раз в Западную Африку, в Гвинею.

Другой поворотный момент, двадцать четыре года назад, вспоминался, как прочитанные в книге подробности чьей-то чужой биографии, гораздо более насыщенной, чем ее собственная (если судить объективно), однако субъективно, лично для нее, почему-то скучной. Свадьба раскаленным летним утром в Эштремуше. Ей удалось казаться счастливой — да, она была рада, что Луиш так сильно хотел жениться, так торопил ее, что не оставил и минуты подумать насчет «осложнений», которые она несла внутри себя, подходя вместе с ним к алтарю. И поскольку малыш задержался на три недели, не так уж сильно расходились дата венчания и дата рождения их сына — 6 мая 1945 года.

Разве она сможет когда-нибудь простить себя за это? Чувство вины оставалось все таким же сильным, как в тот день, когда она сообщила о своей беременности Луишу. Муж был переполнен счастьем, он был так нежен, и каждое его прикосновение мучительно обнажало ее двойную рану, двойную тайну. Чем шумнее ликовал Луиш, тем мучительнее страдала Анна — втайне. Тогда-то она и поняла, что значит быть шпионом. Работа на Роуза и Сазерленда не была предательством, но то, как она обошлась с Луишем, — вот предательство. Она видела, как он верит в нее, как он любит, как восхищается ею, а она предавала его — каждый день, изо дня в день. Вот почему, думала она, во все века со шпионами расправлялись быстро и беспощадно.

  135