Особенно,... 
77 
Лизе открылась ужасная истина: что бы она ни рассказала Ив о том, что говорил ей Бруно, ничего не изменилось бы. Он каким-то образом подчинил Ив своей воле, Лиза не понимала, как это произошло. Вроде бы Бруно на самом деле нравился Ив не больше, чем самой Лизе, но все же Ив хотела, чтобы он был при ней, хотела нравиться ему. Она могла резко говорить с ним, но хотела, чтобы Бруно смотрел на нее тем особым взглядом, как он умел делать, как будто она была ангелом в облаках.
Ив даже одевалась иначе, чтобы понравиться ему: волосы свободно падали на спину, на шее нефритовые бусы, и она украшала себя поясами, шарфиками и цепями — вещами, которые он покупал ей, когда они совершали загородные прогулки. Бусы и цепи обоих звенели при ходьбе, их волосы развевались по ветру, часто они ходили босиком, не надевая ботинок. Бруно изъяснялся на своем странном языке, и иногда Ив, аккуратная, педантичная Ив, как эхо, повторяла его выражения. Почему нее тогда в душе Лизы укоренилась мысль, что хотя Ив никогда и не прогонит его, она так же счастлива, как и Лиза будет счастлива, если Бруно уйдет?
Крикнув Ив, хлопотавшей на кухне, что она вернулась, Лиза поднялась наверх и принялась рассматривать в зеркале свое лицо. Раньше она не обращала внимания на свою внешность, но сейчас она увидела, что Бруно говорил правду, по крайней мере относительно того, что она очень похожа на Ив. Она была точной копией молодой Ив, те же черты лица, та же покрытая золотистым загаром кожа, румянец на щеках, ясные карие глаза и отливающие золотом темно-каштановые волосы, точно так же вьющиеся и точно такой же длины.
Тот день, который ей запомнился круглыми, как солнце, венчиками сорняков и желтой краской на кончике поднятой кисти, Лиза мысленно считав ла Днем одуванчиков, но она выросла и уже не награждала именами особенно примечательные дни, хотя однажды и дала имя одному такому дню.
Немного погодя Лиза услышала, как вернулся Бруно. После его прихода воцарилась полная тишина. Лиза надеялась на что-то, хотя едва ли понимала сама, на что надеется. Возможно, она надеялась, что Ив каким-то образом догадается, насколько Лиза несчастна, и поймет причину этого. Ив могла бы догадаться и все поправить, как она делала всегда, когда Лиза была несчастна. Бруно, которому устроили разнос, настоящий разнос из-за нее, такое стоило бы увидеть. Она могла бы терпеть присутствие Бруно, если бы Бруно изменился, сделался бы доброжелательнее.
Так же тихо, как вели себя они, Лиза на цыпочках спустилась по лестнице.
Они оба лежали на диване, обняв друг друга, обвив друг друга, жадно впившись друг в друга, их тела так тесно переплелись, что со стороны казалось, будто это причиняет им боль. При виде этой картины Лизино одиночество, ощущение отвергнутости стало таким громадным, что грозило разрастись до размеров паники. Из ее груди вырвался звук, который ей не удалось сдержать, она взвизгнула, как от боли. Они были слишком заняты друг другом и не услышали ее.
Во всяком случае, мать не услышала. Голубой ангельский глаз Бруно маячил над изгибом материнской щеки. Холодно, не мигая, он смотрел на Лизу. Хуже всего было то, что глаз продолжал смотреть на нее, в то время как губы Бруно впивались в рот матери, а руки Бруно сжимали ее спину и колотили по ней.
Лиза бросилась прочь. Она вспомнила сказки Эндрю Лэнга, которые читала в детстве, и подумала, что Бруно навел на мать дьявольские чары.
14
— Дьявольские чары, — с возмущением повторил Шон, — в наши дни не действуют.
— В тот день подействовало.
— Что ты сделала, слепила из воска как там это называется и воткнула в него булавки?
Лиза не поняла.
— Мне не пришлось ничего делать. Он сделал это сам. Я могла бы рассказать ему, что есть вещи, которые для нее важнее, чем он. Ну, две вещи.
— Шроув и ты.
— Шроув, по крайней мере. Я тоже была важна, но не так. — Она помедлила. — А сейчас я все думаю, важна ли я для нее, Шон, и насколько. Знаю, что Ив в тюрьме, но, как она говорила, это не темница, это не лондонский Тауэр. Она могла бы попросить о свидании со мной, правда? Но она не знает, где я, думает, что я у Хетер, а проверить не может, иначе она знала бы, что я не там. А потом, разве у них нет полиции, чтобы разыскать меня?
— Либо одно, либо другое, любимая. Нельзя одновременно не хотеть и хотеть, чтобы тебя искали.
— Да, ты прав. Но все же я думаю, что Ив любила меня, когда я была ребенком, когда она могла как бы создавать меня заново, формировать меня такой, как ей хотелось, но когда я выросла, она утратила интерес, я ощущала утрату ее интереса.
77 
