Последние отзывы

  99  

Байковое легло на горе, и сейчас перед ними, стоящими в ее середине, лежали, спускающиеся ступенями вниз, тысячи тысяч могил.

— Взгляни, сколько их здесь! А это не семь миллионов! Это намного меньше… Думаешь их убили Гитлер, Ленин, Сталин, Митя Богров? Нет, считай, что их убила ты!

— Я?!!! — возмутилась Даша.

— Ты убиваешь их прямо сейчас! Но, посмотри, посмотри, и скажи мне в глаза, разве независимое государство стоит пятидесяти миллионов смертей? То есть по числу его жителей?

— Что ты мне левые могилы в нос тычешь?! — завыла Чуб. — При чем во-още наша независимость к голоду? Украинская революция была бескровной.

— Выходит, не была, — жестко сказала студентка. — Если, отменив Великую Октябрьскую, мы, пятьдесят миллионов живущих на Украине, потеряем свою независимость, значит, мы могли получить ее только такой ценой! Ценной революции и пятьдесяти миллионов жертв. Подумай, согласилась ли бы ты, лично ты, заплатить эту цену?

— Я это не решала, — пробурчала Чуб.

— Но ведь сейчас решаешь!

— А почему, собственно, я? Ты, Катя, как?.. — перевела стрелки Даша.

— Да мне все равно. — Дображанская расстегнула пуговицу на воротнике-стойке, распахнула края.

Все это время она рассматривала мраморную усыпальницу их семьи.

Два имени, вырезанных почти в самом низу.

И размышляла совсем не о том, что было бы с их независимостью, кабы не было Великой Октябрьской, а о том, что было бы с ней, кабы ее папа и мама — были.

Была бы она, Екатерина Дображанская — иной?

Лучшей ли, худшей?

И как связанна смерть не миллионов, а этих, двух, самых важных для нее, с черным заговором:

Если же вы не поможете, свой яд не вынете, буду жаловаться ангелу-архангелу небесному… Он вас побьет, он вас пожжет… повыведет все племя и род.

— Я думаю, кто написал этот текст? — сказала она. — Неужели она сама? Сама принесла в жертву себя, свою дочь, внучку, правнучку, ради того чтобы я… — Катя помолчала. — Ладно. Страна развитого капитализма, втрое круче Америки, в общем, неплохо. Правда, если мы останемся в составе России, Киев не будет столицей, мы — станем провинцией. А это другое экономическое положение. Но, раз моя прапрабабушка таки была ведьмой, будучи Киевицей я…

— Ты не будешь Киевицей.

Маша опустила глаза.

— Почему?

— У Кылыны просчитано. — Ковалева рассматривала кладбищенскую траву под ногами. — Если мы отменим революцию…

— Я не буду Киевицей?

— Да.

— А кем же я буду?

«Еще раз прочитать «Рать»?

И сказать».

— Что такое? — ехидно пропела Чуб. — Наша Катя будет бомжем? Плакали ее магазины?

— Нет, не бомжем, — выдавила ораторша.

«Прочитав «Рать», я смогу… Я ничего не могу без «Рати»?»

— Кем? — потребовала продолжения Катя.

— Проституткой? Домохозяйкой? Укротительницей тигров?— разошлась Даша Чуб.

— Если Великой Октябрьской революции не будет…

«Прочитать или не прочитать?»

— Что тогда?

Маша осмотрелась вокруг.

Прочитав «Рать», она слышала дома. Но здесь не было домов.

Здесь было кладбище — бесконечное, мертвое и бесчувственное, бывшее частью огромного, видящего, слышащего, ощущающего.

«Оно заговорит со мной… Все, кто лежит тут. Я услышу их».

«Нет. Лучше сама… Я ж видела «Вертум»!»

— Если Великой Октябрьской не будет, нас Троих не будет тоже, — сказала она.

— Нас убьют? — сощурилась Катя.

— Наоборот.

— То есть как?

— Мы не родимся.

— Как не родимся?

— Вообще.

Выждав, Маша Ковалева подняла глаза.

Ее аудитория смотрела на нее в немом и несказанном изумлении.

— И ты всерьез? — спокойно осведомилась Катерина. — Всерьез предлагаешь нам пожертвовать жизнью ради революции?

— Ради ее отмены, — жалобно забубнила студентка. — Ради Киева! Наши церкви разрушили. Михайловский Златоверхий, Михайловский военный. Десятинную, Успенскую в Лавре. Рождества Христова, где отпевали Шевченко. Николы Доброго, где венчался Булгаков. Николы Марликийского, где венчались Ахматова и Гумилев. Полсотни церквей уничтожили в тридцатые годы, как вифлеемских младенцев за ночь. И тогда, и потом преследовали одну цель — убить Бога! И они убили его! Киев перестал быть Столицей Веры. Ради Бога!

— Какой смысл спасать церкви, которые все равно уже построили заново?^[7]

— Но это уже другие церкви! Ради пятидесяти миллионов убитых, умерших, замученных!

  99