Последние отзывы

  24  

— Я позову Энтони, — произнесла она и оставила Линли стоять на бронзово-золотистом персидском ковре, укрывавшем паркетный пол в холле. Дверь по левую руку вела в гостиную. Справа за стеклянной дверью столовой виднелся стол на плетеной ножке, покрытый скатертью и заставленный фарфоровой посудой для завтрака.

Линли снял пальто, перекинул его через полированные перила лестницы и прошел в гостиную. Там он остановился, испытав непривычное удивление увиденным. Как и в прихожей, пол в гостиной был паркетный, покрытый персидским ковром. На нем стояла серая кожаная мебель — диван, два стула и кресло, а также столики с мраморными ножками и стеклянными столешницами. Очевидно, акварельные пейзажи на стене были тщательно отобраны и расположены таким образом, чтобы гармонировать с цветовой гаммой комнаты, и висели они точно над диваном: первая изображала вазу с абрикосами на окне, за которым сияло бледно-голубое небо, а вторая — изящную серую вазу с розовыми восточными маками на столе из слоновой кости, на котором лежали три упавших лепестка. На каждой акварели стояло одно слово: «Уивер». Или муж, или жена, или дочь интересовались искусством. На элегантном стеклянном чайном столике у стены стояли шелковые тюльпаны. Рядом журнал «Еllе» и фотография в серебряной рамке. Не считая этих двух предметов и картин на стенах, в комнате не было никаких признаков того, что в ней живут люди. Линли стало любопытно, как выглядят другие комнаты, и он подошел к чайному столику взглянуть на фотографию. Это был свадебный портрет, по-видимому сделанный лет десять назад, судя по длине волос Уивера. А невеста — торжественная, какая-то неземная и удивительно молодая — была та самая женщина, которая только что открыла дверь.

— Инспектор? — Линли оторвался от фотографии, когда его окликнул отец погибшей девушки. Двигался он медленно. — Мать Елены спит наверху. Разбудить ее?

— Бедняжка выпила снотворное. — Жена Уивера подошла к двери и неуверенно остановилась, прикоснувшись рукой к серебряной лилии на отвороте пиджака.

— Нет необходимости будить ее, — ответил Линли.

— Это шок, — произнес Уивер и зачем-то добавил: — Она днем приехала из Лондона.

— Приготовить кофе? — спросила жена Уивера. Она так и не вошла в комнату.

— Спасибо, я не буду, — отказался Линли.

— Мне тоже не надо. Спасибо Джастин, милая. — Уивер мимолетно улыбнулся жене — было видно, чего ему стоило это усилие, — и движением руки пригласил ее присоединиться к разговору. Джастин вошла в комнату. Уивер приблизился к камину и включил газовую горелку под хитроумной грудой искусственных углей. — Пожалуйста, садитесь, инспектор.

Уивер расположился на одном из кожаных стульев, его жена на другом, а Линли тем временем разглядывал человека, который недавно потерял свою дочь, выискивая в его чертах едва заметные признаки глубочайшего горя, которое мужчинам не положено демонстрировать перед посторонними. За толстыми стеклами очков в металлической оправе скрывались карие глаза в красных прожилках с набрякшими красными веками. Руки Уивера, довольно маленькие для человека его роста, тряслись, когда он жестикулировал, а губы, почти невидимые за темными подстриженными усами, дрожали в ожидании слов Линли.

Как он не похож, подумалось Линли, на свою жену. Смуглый, с намечающимся брюшком, с небольшой проседью, морщинами на лбу и мешками под глазами. В строгом костюме-тройке и парой золотых запонок, тем не менее он казался лишним среди холодного, изысканного убранства комнаты.

— Чем мы можем вам помочь, инспектор? — Голос Уивера дрожал, как и его руки. — Скажите, что нам надо делать. Я должен знать. Я должен найти это чудовище. Он задушил ее. Он ударил ее. Они вам говорили? Ее лицо… На ней была золотая цепочка с маленьким единорогом, которую я подарил ей на прошлое Рождество, поэтому я сразу узнал, что это Елена. Но даже если бы на ней не было цепочки, ее рот был полуоткрыт, и я увидел передний зуб. Этого достаточно. Этот зуб. На нем маленькая выщербинка.

Джастин Уивер опустила глаза и сжала на коленях руки.

Уивер сорвал очки:

— Боже мой! Не могу поверить, что она мертва. Ликли был тронут чужим горем. Сколько раз за последние тринадцать лет он становился свидетелем разыгрывающейся перед ним драмы? Но он по-прежнему не умел смягчить чужих страданий, как и тогда, когда был всего лишь констеблем и впервые беседовал с рыдавшей дочерью женщины, забитой до смерти мужем-пьяницей. И каждый раз Линли предоставлял человеку возможность выплакаться, надеясь хоть как-то утешить несчастных тем, что кто-то разделяет их стремление к совершению правосудия.

  24