Глава 9. Тюильри и Сен-Клу

Я весьма благодарен тебе за все, что ты говоришь относительно моего друга (Марии Антуанетты). Поверь мне, моя дорогая Софи, она заслуживает все те чувства, которые ты к ней испытываешь. Она самый совершенный человек из всех, которых я когда-либо знал или буду знать…

Аксель де Ферзей — своей сестре Софи

Со страшным ощущением обреченности я вступила в Тюильри. В этом дворце уже давно не жили, он отсырел, от него веяло холодом. Переходы были такими темными, что даже днем их нужно было освещать масляными лампами, которые сильно чадили. Мы очень устали и единственное, чего хотели, — спать. Дофин заявил, что он голоден, его глаза слипались, но он сказал:

— Как скверно все здесь, мама. Поедем сейчас же домой.

— Почему, дитя мое? Здесь жил Людовик XIV и чувствовал себя не плохо. Нам не следует быть взыскательнее его.

— Но почему ему здесь нравилось?

— Возможно, ты поймешь это позже.

Он был слишком сонный, чтобы задавать дальнейшие вопросы, и я была рада этому.

Я пыталась заснуть на подготовленной второпях постели, но не могла; лежала с открытыми глазами, мне казалось, что я слышу крики людей, ощущаю движение кареты и вижу окровавленные головы на пиках. Хотелось бы знать, что с нами теперь будет.

Король крепко спал.

Утром мое настроение несколько улучшилось.

Солнце высветило жалкий вид дворца, но все же при дневном свете он выглядел лучше, и я подумала, что если мы пережили ночь, то это все-таки уже успех.

Король был полон оптимизма.

— Мы попросим привезти сюда мебель из Версаля, — сказал он. — Я уверен, что мой народ желает, чтобы мы были размещены должным образом.

Невероятно, но он все еще верил в любовь народа.

Наши верные слуги разыскали для нас немного еды, и мы смогли осмотреть дворец. Единственная его часть, которая содержалась в порядке, глядела на сад. На первом этаже было несколько комнат, в которых можно было жить, и они стали спальней короля, спальней Елизаветы и спальнями дофина и его сестры, одну комнату отвели под гостиную, и несколько комнат предназначили для приемов; в нижнем этаже устроили мою спальню с четырьмя примыкающими комнатами. Лестничный пролет соединял все эти апартаменты, чтобы мы в случае необходимости могли быстро собраться все вместе.

Но оказалось, что нас не хотят оставить в покое — с наступлением утра снова начали собираться толпы. Сын услышал их шум и прибежал ко мне.

— Мой Бог, мамочка, — закричал он, — неужели опять повторится вчерашнее?

Я пыталась успокоить его, но донеслись крики женщин, чтобы я появилась на балконе. Я вышла, думая, как и вчера, что вполне могу там встретить смерть, но на этот раз толпа была настроена иначе, я это сразу заметила, — она была более спокойной. Здесь собрались жители Парижа, они твердо стояли за революцию, но не были уголовниками и проститутками, приходившими в Версаль. Я сразу же почувствовала различие и подумала, что смогу говорить с ними.

При моем появлении установилась тишина. Я поняла, что они уважают мою смелость и способность без страха появиться перед ними.

Я сказала:

— Друзья мои, вы должны знать, что я люблю мой славный город Париж.

— О, да, — раздался голос, — так сильно, что 14 июля вы хотели осадить его, а 5 октября собирались убежать за границу.

Послышались одобрительные возгласы и смех, но как это все отличалось от вчерашнего.

— Мы должны перестать ненавидеть друг друга, — сказала я, и снова установилась тишина. Затем кто-то воскликнул:

— Ей не откажешь в смелости, этой австриячке.

Снова тишина и затем:

— Да здравствует королева!

Когда я вернулась в комнату, то почувствовала большое облегчение, но поняла, что никогда больше не повторится прошлое. Ждут большие перемены. Да, это необходимо — не будет расточительных балов, нарядов от Розы Бертен, никаких изменений в Трианоне. Я не хотела их. Я могу довольствоваться своими детьми, моим возлюбленным, добрым и заботливым мужем.

  59