20 
Потом, в самом конце зимы, поведение Джеки перестало быть адекватным. Несомненно, дело здесь было не только в смерти Анны Кэт, но и в наследственности, и в затяжной холодной зиме. По крайней мере последние два фактора были ей явно не на пользу. Однажды вечером Дэвис вернулся с работы, поставил машину в гараж и направился к дому с мыслями о том, что вот уже и день становится длиннее, и тут он увидел на заднем дворе Джеки с лопатой в руках. Минуту он постоял, наблюдая. Она вскопала уже почти весь двор. Получилось два больших темных прямоугольника и между ними узенькая тропинка травы. Очевидно, она занималась этим уже не первый день.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Копаю, — ответила Джеки вполне приветливо.
Весь следующий месяц она сажала, как одержимая. Прямоугольники заполнились цветами, овощами и даже небольшими деревцами. Дэвис не видел в этих посадках никакой системы, а жена, похоже, видела. Она вызвала электрика и велела ему установить на задней стороне их дома прожектор, и каждый день перед сном подходила к окну, садилась на стул и, положив подбородок на руки, внимательно глядела вниз, словно там был не их задний двор, а гигантская шахматная доска. Временами она оставалась довольна увиденным, но чаще приходила в отчаяние. «Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!» — кричала она и била себя кулаком по ноге. Дэвис спрашивал, что случилось, что не так, но она не могла объяснить. Тогда он мягко говорил ей, что если сад ее так расстраивает, надо показаться врачу. После таких приступов она как будто приходила в норму ненадолго и почти не вспоминала о саде. А затем надевала свои черные сапоги по колено, толстые полосатые перчатки, темные очки, бейсболку и снова начинала копаться в земле.
В мае она все выкопала и начала сначала. Что могла, пересадила, остальное докупила и сделала, по сути, зеркальное отражение того, что было первоначально, с осью-тропинкой. В конечном итоге такие очертания сада показались ей еще более отвратительными, так что в июле она опять взялась за переделки, а потом в сентябре, а потом однажды, в начале ноября, в то утро, когда нежданно ударил первый мороз, Дэвис нашел ее на кухне. Она лежала на полу, обхватив колени руками, и всхлипывала.
Обратились к психиатру — Дэвис сказал, что к психологу уже поздно, — тот прописал Джеки антидепрессанты, вроде бы помогло, зиму пережили спокойно. С Дэвисом она была по-прежнему холодна, но, вполне возможно, в такой форме Джеки требовала воздаяния за все те недели и месяцы, когда она взывала о помощи своим неадекватным поведением, а он не обратил на это должного внимания.
Перед самым Рождеством, почти через год после того, как у них отняли Анну Кэт, Дэвис спросил детектива, не согласятся ли полицейские вернуть ему вещи дочери, когда необходимость хранить их как улики отпадет окончательно. Чуть позже он попытался понять, зачем же он об этом просил: наверное, просто чувствовал себя беспомощным и злился на вялость следствия. «Ради Бога, сделайте же хоть что-нибудь! Достаньте, наконец, вещи Анны Кэт из комнаты, где хранятся вещественные доказательства! Проведите хотя бы экспертизу пятен крови. Может, тогда вы задумаетесь о ней, ну хоть на десять минут!»
Психиатр, наблюдавший Джеки, посоветовал ей вернуться весной к работам в саду. Отношение Джеки к этому занятию должно было показать, какие изменения произошли в ее состоянии, стать критерием, по которому доктор сможет судить о необходимости поменять дозировку, а может, и набор препаратов; фармакология психотропных средств — это же не точная наука, пояснил он (Дэвис с трудом сдержался, чтобы не отпустить саркастическое замечание). Джеки продолжала проводить в саду большую часть времени, но, похоже, получала от этого удовольствие. На дворе был конец июня, а она ни разу не пересадила ни одного растеньица.
В подвале их дома у Дэвиса была комнатка, где он хранил папки и конверты с бумагами — записи об истории своей семьи. Как-то на барахолке в Кэйн-Каунти он за 325 долларов купил старые библиотечные каталожные ящики с карточками (за ящики просили 380, но он сторговался), и вот на чистой стороне пожелтевших от времени библиографических карточек он методично выписал информацию обо всех известных ему родственниках, близких и дальних; всего их было около двух тысяч семисот человек. В каждой из войн, начиная с Войны за независимость тринадцати колоний, сражался кто-нибудь из предков Дэвиса; его дядюшки, жившие в восемнадцатом веке, владели фермами в шести из тех самых колоний. Дедушки его дедушки путешествовали по миру на специально зафрахтованных судах, а некоторые из его прапрадедов родились и прожили всю жизнь в лохмотьях, так и не решившись ничего изменить. У него были родственники, снимавшиеся в немом кино, тетушки, писавшие детские книжки, и здесь, в этой комнате, он пытался восстановить родственные связи между всеми этими внучатыми племянниками, свояками, падчерицами, незаконнорожденными сыновьями. Шесть ветвей его генеалогического древа раскинулись по голубым стенам небольшого помещения, и Дэвис мог прятаться в их успокоительной тени часами. А после убийства Анны Кэт — и того больше.
20 
