Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
195 
Я подхожу к скамье подсудимых и кладу руку Джейкобу на плечо. Он тут же вздрагивает, как я и ожидал, под пристальными взглядами присяжных.
— Если бы вы некоторое время пообщались с Джейкобом, — продолжаю я, — то подумали бы, что он… какой-то не такой. Иногда сложно объяснить словами. Он может показаться странным или необычным… но вы бы точно не приняли его за сумасшедшего. В конце концов, он способен поддержать беседу; об определенных вещах он знает больше, чем я; он не бегает туда-сюда, прислушиваясь к голосам у себя в голове, не поджигает мелких животных. Но невменяемость как юридическое понятие сильно отличается от бытового представления о невменяемости. В определении говорится: в момент совершения деяния обвиняемый — в результате серьезного умственного или психического расстройства — не мог адекватно оценивать противоправность содеянного. Это означает, что человек с неврологическими нарушениями типа синдрома Аспергера — такой, как Джейкоб, — если он совершает преступление, не может быть призван к ответу, как я или вы. То, что вы услышите из показаний свидетелей защиты, — доказательство того, что Джейкоб, страдающий синдромом Аспергера, не в состоянии понять, как его действия могут причинить вред другому человеку. Вы услышите, что человек с синдромом Аспергера имеет специфическое хобби, которое захватывает его и превращается в навязчивую идею. Вы увидите, дамы и господа, что синдром Аспергера мешает Джейкобу понять, что в отношении Джесс Огилви он поступил неправильно.
За спиной я слышу шепот, краем глаза вижу десяток записок, которые громоздятся на моем столе. Джейкоб раскачивается взад-вперед, его губы плотно сжаты. Через минуту он начинает писать записки и Эмме.
— Никто не отрицает, что с Джесс Огилви произошла настоящая трагедия, мы искренне соболезнуем ее родным. Но не нужно усугублять трагедию и порождать вторую жертву.
Я киваю и возвращаюсь на свое место. Записки краткие и злые.
«Нет».
«Ты должен им рассказать».
«Я поступил правильно».
Я наклоняюсь к своему подзащитному.
— Просто доверься мне, — прошу я.
ТЕО
Вчера я сидел один в зале суда, зажатый между женщиной, которая вязала младенцу чепчик, и мужчиной в твидовом пиджаке, который постоянно отправлял по телефону сообщения во время свидетельских показаний. Никто не знал, кто я, — и я был этому рад. После первого перерыва по требованию Джейкоба я прошел в небольшую комнату за занавеской, пристав пропустил меня внутрь, и мое инкогнито было раскрыто. Я заметил, что женщина с вязанием пересела в другой конец зала, как будто я был болен проказой, а не носил ту же фамилию, что и подсудимый. А мужчина в твидовом костюме перестал отправлять сообщения. Он засыпал меня вопросами: «А раньше Джейкоб выходил из себя? Он хотел переспать с Джесс Огилви? Она его отшила?» Я почти сразу понял, что это какой-то репортер, и в конце концов просто встал рядом с одним из приставов.
Сегодня я сижу рядом с отцом — человеком, которого совершенно не знаю.
Когда Оливер начинает свою речь, папа наклоняется ко мне.
— Что ты знаешь об этом парне?
— Он любит бродить по пляжу, у него «Форд-Скорпио», — отвечаю я.
А вот что мне на самом деле известно: Оливер сегодня погладил маму по руке. Не так «ой-вы-чуть-не-упали-я-вас-поддержал», а «моя-дорогая-девочка». Что, черт побери, все это означает? Он должен выручать моего брата, а не приударять за мамой.
Я понимаю, что должен был бы испытать облегчение оттого, что приехал отец, но, по правде говоря, ничего такого не испытываю. А размышляю, почему мы все сидим и слушаем дело об убийстве, вместо того чтобы сидеть в первых рядах в Фенуэй и болеть за «Сокс». Я удивляюсь тому, откуда научился завязывать галстук (как завязал его сегодня Джейкобу), учитывая, что отец меня этому не учил. Размышляю над тем, что сходство ДНК автоматически не делает людей ближе.
Как только Оливер заканчивает свою речь, я поворачиваюсь к отцу.
— Я не умею ловить рыбу, — говорю я. — То есть я не знаю, как насадить червяка на крючок, как пользоваться багром и всякое такое.
Он, нахмурившись, смотрит на меня.
— Было бы круто, если бы мы поехали на рыбалку, — продолжаю я. — Ну, знаешь, на тот пруд за школой.
Это, разумеется, совершеннейшая глупость. Мне было полгода, когда отец нас бросил. Я едва научился сидеть, о каком багре могла идти речь.
195 
