— Ваша честь, попрошу вычеркнуть эти эмоциональные заявления из протокола! — требует Эмма.
— Вы сами ее вызвали, — пожимает плечами судья.
Эрик ловит мой взгляд и, переполненный гордостью, ободряюще мне подмигивает.
Мне удалось разозлить прокуроршу — и спина моя сама собой выпрямляется.
— Мисс Хопкинс, — говорит Эмма, ловко меняя тему, — вы ведь зарабатываете себе на жизнь тем, что ищете пропавших людей, я права?
— Да.
— Вы не могли бы рассказать об этом подробнее?
— Мы с Гретой — так зовут мою гончую — сотрудничаем с полицией, помогаем им искать пропавших без вести.
— И как вы ищете заблудившегося ребенка?
— Я даю Грете образец запаха — предмет, которого ребенок недавно касался. Обычно это наволочка, или пижама, или простыня — в общем, чем ближе к коже, тем лучше. Но если образца нет, сгодится и отпечаток ноги. Грета нюхает — и бежит искать, а я лишь следую за ней.
— Вы, наверное, встречали немало родителей пропавших детей.
— Немало, — подтверждаю я.
— И как они себя обычно ведут?
— Большинство паникует. — Как паниковала вчера вечером я.
— Вам когда-нибудь приходилось сообщать, что найти их ребенка не удалось?
— Да, — признаю я. — Иногда следы просто обрываются. Иногда сказываются неблагоприятные погодные условия.
— А бывали случаи, чтобы вы прекращали поиск?
Я снова ловлю на себе мамин взгляд.
— Я стараюсь так не делать, но порой выбора не остается.
— Мисс Хопкинс, а за беглецами или потенциальными самоубийцами вас когда-нибудь посылали?
— Да.
— Насколько я понимаю, они далеко не всегда горят желанием возвращаться вместе с вами.
Я вспоминаю утес среди скал, вспоминаю женщину, шагнувшую с этого утеса.
— Да, это так.
— Но когда вы их находите, то все равно приводите их домой, как бы они ни сопротивлялись?
После гибели Рутэнн я часто задумываюсь, почему она все же согласилась взять меня с собой. Она же спланировала все заранее. Так зачем было отягощать совесть лишними свидетелями? Хотя, возможно, ей нужны были свидетели. Точнее, одна свидетельница — я. Может, ей казалось, что после всего пережитого я должна понимать: к поступкам, которых ждешь от человека, и тем, которые он считает правильными, ведут разные следы. Ведь после всего пережитого я знала, что порой человек вынужден лгать.
— Да, — отвечаю я Эмме, — привожу.
Глаза Эммы Вассерштайн сияют триумфом.
— Поскольку знаете, что так надо, — подсказывает она.
Но я качаю головой.
— Нет. Невзирая на то, что знаю: так не надо.
По-моему, всем парам не помешало бы пережить такой судный день: деревянный стул, свидетельская трибуна, связка незримых вопросов, похожих на фрукты, которые они очистят и скормят друг другу, причем каждый будет надеяться, что другой объяснит, как они здесь очутились. Когда Эрик подходит ко мне, чтобы начать перекрестный допрос, окружающий мир тает и мы снова становимся девятилетними детьми. Мы снова лежим навзничь на поле гибискусов и представляем, что приземлились на оранжевой планете, где кроме нас никто не живет.
— Что ж, — без затей начинает он, — как вы себя чувствуете?
— Держусь, — улыбаюсь я.
— Делия, я ведь не обсуждал с вами подробности этого дела, не так ли?
Мы все это отрепетировали. Я знаю, что скажет он и что должна сказать я.
— Нет, не обсуждали.
— И вас это, мягко скажем, раздражало, правда?
Я вспоминаю нашу ссору после визита в больницу Вспоминаю свое бегство в резервацию хопи.
— Да. Я считала, что вы скрываете от меня информацию, которой я вправе обладать.
— Вы ведь не затем меня наняли, чтобы иметь возможность вмешиваться в ход разбирательства?
— Нет. Я наняла вас, потому что знала: вы любите моего отца как родного.
Эрик проходит мимо меня и останавливается у скамьи присяжных.
— Кем работает ваш отец?
— Он управляющий дома престарелых в городе Векстон, штат Нью-Гэмпшир.
— Он зарабатывал достаточно, чтобы обеспечить вам безбедное существование?
— Ну, мы не роскошествовали, но и не бедствовали. Нам хватало.
— Но, помимо материальной, отец обеспечивал вам и эмоциональную поддержку, я прав?
Можно ли ответить на этот вопрос правильно? Можно ли измерить любовь?
— Он всегда был готов меня выслушать.