— Я совсем, как старый, разбитый молнией каштан в торнфильдском саду, — заговорил он спустя некоторое время. — И какое имеет право такая развалина требовать, чтобы весенняя жимолость обвила ее свежей листвой?
— Вы вовсе не развалина, сэр, и не дерево, разбитое молнией, вы могучий зеленеющий дуб. Цветы и кусты будут и без вашей просьбы расти у ваших корней, им отрадна ваша благостная тень; и, поднимаясь кверху, они прильнут к вам и обовьют вас, ибо ваш могучий ствол служит им надежной опорой.
Он снова улыбнулся: мои слова утешили его.
— Ты говоришь о друзьях, Джен? — спросил он.
— Да, о друзьях, — отвечала я не совсем уверенно, так как имела в виду большее, чем дружбу, но не могла найти подходящего слова. Он пришел мне на помощь.
— Ах, Джен! Но я хочу иметь жену!
— В самом деле, сэр?
— Да. Это для вас новость?
— Конечно, вы об этом ничего еще не говорили.
— Это неприятная для вас новость?
— Смотря по обстоятельствам, сэр, смотря по вашему выбору.
— Вы его сделаете за меня, Джен. Я подчинюсь вашему решению.
— В таком случае, сэр, выберите ту, что любит вас больше всех.
— Ну, тогда я выберу ту, кого я больше всех люблю. Джен, вы пойдете за меня замуж?!
— Да, сэр.
— За несчастного слепца, которого вам придется водить за руку?
— Да, сэр.
— За калеку, на двадцать лет старше вас, за которым вам придется ходить?
— Да, сэр.
— Правда, Джен?
— Истинная правда, сэр.
— О моя любимая! Господь да благословит тебя и наградит!
— Мистер Рочестер, если я хоть раз совершила доброе дело, если меня когда-либо осеняла благая мысль, если я молилась искренне и горячо, если стремилась только к тому, что справедливо, — теперь я вознаграждена! Быть вашей женой для меня вершина земного счастья.
— Это потому, что ты находишь радость в жертве.
— В жертве? Чем я жертвую? Голодом ради пищи, ожиданием ради исполнения желания? Разве возможность обнять того, кто мне мил, прижаться губами к тому, кого я люблю, опереться на того, кому я доверяю, — значит принести жертву? Если так, то, конечно, я нахожу радость в жертве.
— И ты готова терпеть мои немощи, Джен? Мириться с убожеством?
— Его не существует для меня, сэр. Теперь, когда я могу быть действительно вам полезной, я люблю вас даже больше, чем раньше, когда вы, с высоты своего величия, хотели только дарить и покровительствовать.
— До сих пор мне была ненавистна помощь, мне было противно, когда меня водили за руку, а теперь я чувствую, как мне это будет приятно. Мне было тяжело опираться на плечо наемника, но отрадно чувствовать, что моя рука сжимает маленькие пальчики Джен. Лучше полное одиночество, чем постоянная зависимость от прислуги; но нежная забота Джен будет для меня неиссякаемым источником радости. Я люблю Джен, но любит ли она меня?
— Всем существом, сэр.
— Если дело обстоит так, то нам нечего больше ждать: нам надо немедленно обвенчаться.
Он говорил с жаром, в нем пробуждалась его прежняя пылкость.
— Мы должны стать нераздельными, Джен; нечего откладывать, надо получить разрешение на брак и обвенчаться.
— Мистер Рочестер, я только сейчас заметила, что солнце сильно склонилось к западу и Пилот уже убежал домой обедать. Дайте мне взглянуть на ваши часы.
— Прицепи их к своему кушаку, Джен, и оставь их у себя; мне они больше не нужны.
— Уже около четырех часов, сэр. Вы не голодны?
— Через два дня должна быть наша свадьба, Джен. Теперь не нужно ни нарядов, ни драгоценностей, — все это ничего не стоит.
Солнце уже высушило капли дождя на листьях, ветер стих; стало жарко.
— Знаешь, Джен, у меня на шее, под рубашкой, надето твое жемчужное ожерелье. Я ношу его с того дня, когда потерял мое единственное сокровище, — как воспоминание о нем.
— Мы пойдем домой лесом, это самая тенистая дорога.
Но он продолжал развивать свои мысли, не обращая внимания на мои слова.
— Джен, ты, наверно, считаешь меня неверующим, но мое сердце сейчас полно благодарности к всеблагому богу, дающему радость на этой земле. Его взор не то, что взор человека, — он видит яснее и судит не так, как человек, но с совершенной мудростью. Я дурно поступил: я хотел осквернить мой невинный цветок, коснуться его чистоты дыханием греха. Всемогущий отнял его у меня. В своем упорстве я чуть не проклял посланное свыше испытание, — вместо того чтобы склониться перед волей небес, я бросил ей вызов. Божественный приговор свершился: на меня обрушились несчастья, я был на волосок от смерти. Постигшие меня наказания были суровы, одно из них навсегда меня смирило. Ты знаешь, как я гордился моей силой, — но где она теперь, когда я должен прибегать к чужой помощи, как слабое дитя? Недавно, Джен, — только недавно, — начал я видеть и узнавать в своей судьбе перст божий. Я начал испытывать угрызения совести, раскаяние, желание примириться с моим творцом. Я иногда молился; это были краткие молитвы, но глубоко искренние.