Особенно,... 
60 
Он посмотрел на жену долгим взглядом, потом опустил его — на пол из пластика, какого-то зеленоватого цвета.
— Я знаю, что однажды вечером ее нашли мертвой на полу в спальне ее родителей. Финниганы. Так их звали. Я знаю, что в ее теле обнаружили мою сперму, мои отпечатки пальцев были по всему ее телу и во всем доме. Но мы, черт побери, встречались дольше года! Я знаю, что судебный процесс был сплошной неразберихой, журналисты и политики набились в зал заседаний: а она была несовершеннолетняя и красавица, она была дочерью человека, работавшего в штабе губернатора. Я знаю, им просто нужен был какой-нибудь мерзавец, чтобы его ненавидеть, — кто-то, кто должен был умереть, раз она умерла. Я знаю, что был приговорен к смерти. Я знаю, что мне было семнадцать лет и что я был безумно напуган, когда меня привели в камеру в Death Row в Маркусвилле. Я знаю, что сидел там и ждал смерти десять лет. И я знаю, что однажды вдруг проснулся в большом автомобиле, который мчался по шоссе между Колумбусом и Кливлендом.
Он положил руку себе на грудь.
— Это все. Все, что я знаю.
Хермансон поднялась, посмотрела на сидевших в комнате, а потом указала на дверь.
— Здесь очень душно. Хочет кто-нибудь что-то выпить? Я, по крайней мере, умираю от жажды. А вы, Джон, похоже, вам тоже не помешает выпить чего-нибудь.
Она вернулась с шестью чашками кофе, конечно, все разные — с молоком и без, с сахаром и с молоком, с сахаром и… она несла их заказы на крышке от бумаги для ксерокса, какое-то время все просто пили и ждали, когда Джон продолжит рассказ.
— Все прочее… как я оттуда выбрался… этого я не знаю. Мне это неизвестно.
Он покачал головой.
— Помню только звуки. Какие-то запахи, размытые картины. А между ними — темнота. Свет. И снова темнота.
Хермансон пила кофе, с молоком и сахаром.
— Попытайтесь. Должно вспомниться больше. Мы хотим знать, мы должны узнать, что еще произошло.
Джон немного вспотел в этой душной комнате, где не было вентиляции. Он рассказал о сердце, которое тогда начало барахлить, как он в течение нескольких месяцев чувствовал слабость, а в тот самый день ему стало хуже.
— Охранник, кажется это был сам начальник охраны, Вернон, так его звали, вдруг открыл камеру и вошел внутрь. За ним следом еще два охранника. Мне полагалось носить наручники. Так всегда было. Если кто-то входил в камеру или тебя вели куда-то — надевали наручники, и несколько охранников шли следом.
— Хотите еще? — Хермансон указала на его пустую чашку.
— Спасибо. Чуть позже.
— Тогда сами скажите когда.
Джон говорил, уставившись в пол, но время от времени поднимал взгляд, искал свою жену, ее взгляд, словно проверял, понимает ли она то, что он рассказывает.
— Пришла врачиха. Попросила меня снять штаны. Пипетка. Кажется, это так называется. Она была у нее в руке, она вставила ее вот сюда и ввела какое-то лекарство.
Он указал на свой зад.
— Эта усталость… даже еще хуже, словно… не знаю, чувствовал ли я себя когда-нибудь так же… вяло. Кажется, пришел еще один врач. Я не уверен, может, мне это и привиделось, но кажется, это был мужчина, моложе той женщины, он принес таблетки, помню, что я что-то проглотил.
Эверт Гренс беспокойно заерзал, неудобный стул и проклятая спина, которая вечно болит, он украдкой покосился на Свена, Огестама и Хермансон, сидевших рядом, попытался сменить позу так, чтобы не спугнуть странный рассказ, который рождался у них на глазах.
— Я лежал на полу, не знаю почему, просто лежал, и все… не мог подняться. Потом… я почувствовал укол. Прямо вот здесь. Понимаете? Мне сделали инъекцию, я почти уверен в этом, какое-то лекарство ввели мне прямо в член.
Он провел рукой по лбу и так и не опустил руку. Заплакал. Не сильно, не отчаянно, слезы текли медленно, словно вынося изнутри то, что просилось наружу.
— Я научился считать время. Каждая секунда тикала во мне. Мы ведь только этим и занимались. Обратным отсчетом времени. Но потом… после укола… потом я уже ничего не помню. Случилось ли это сразу. Или немного погодя. Я… я после этого не мог дышать. Не мог пошевелиться. Не мог моргнуть, перестал чувствовать сердце, я был парализован, в сознании, но совершенно парализован!
Хермансон взяла его пустую чашку и скрылась в коридоре. Когда она вернулась, Джон больше не плакал, он взял кофе, выпил полчашки и снова наклонился вперед.
— Я умер. Я был уверен в том, что умер! Кто-то поднял мои веки и капнул в глаза несколько капель. Я хотел спросить зачем, но не мог пошевелиться… меня словно не было. Понимаете? Понимаете! Такое ощущаешь перед смертью, какая-то бешеная сила вырывается изнутри. Кто-то крикнул: «Он умер!» Кажется… кажется, мне сделали еще один укол. В сердце. И что-то в шею… И я заснул. Или исчез. Иногда мне кажется, что я на время умер, кто-то ведь крикнул: «Он мертв!» Я был в сознании, лежал на полу в камере и слышал, как меня объявили мертвым! Назвали время, мое имя, я слышал это. Понимаете? Я это слышал!
60 
