— Промашку я допустил.
— Вы о чем?
— Не стоило мне рассказывать твоему мужу про мадам. Впрочем…
— Что — «впрочем»?
— Он тогда специально ко мне приходил, сказал, что и без всякого письма знал, что наши прошлые отношения… что они восстановились.
— Ой!
— Ты не замечала этого?
— Совершенно!
— Вот как! Ха-ха-ха! Или он превосходный актер, или совсем слабак — не решился ситуацию обострять. Мне он сказал, что боится тебя потерять совсем.
Услышанное не оказалось для Дзюнко полной неожиданностью, у нее и самой появлялись подобные мысли. Но ей не хотелось этого признавать, более того, хотелось быть благодарной мужу за его великодушие, и она никогда не позволяла себе укрепиться в подозрениях. Скорее, она ожидала какого-нибудь тяжелого разговора. К слабости, нерешительности мужа Дзюнко относилась с материнской любовью.
— Что, может, он вас шантажировать приходил?
— Этого не было. Ты же знаешь, он не такой.
— Да, это точно.
Дзюнко устыдилась своего вопроса. Ей стало неловко и перед Тацуо.
— Извините, я что-то резковата.
— Он был здорово взвинчен тогда. Да и выпивши к тому же. Но на нас с тобой он, похоже, зла не держал. Говорил, что было — пусть быльем порастет, вот только чтоб это дальше не продолжалось. Просил, чтобы я не отнимал тебя у него. Чуть не на коленях умолял… Я из-за этого сам устыдился. Вот уж не зря говорят: слабые люди сильны, как боги….
Дзюнко захлестнула безграничная злость на мужа.
— И что же вы ему ответили?
— Ну не мог же я ему после таких слов сказать, что буду продолжать с тобой встречаться! Повинился, обещал, что с этим покончено. Правда, подумал, что обещание мое из разряда трудно выполнимых.
Дзюнко покраснела и бросила сердитый взгляд на чуть улыбающегося Хибики. Она сочла его обещание мужу откровенным обманом, но последняя фраза польстила ее тщеславию.
— И все же, почему вы заговорили с ним о мадам? — тон ее смягчился.
— Тут дело вот в чем. Твой муж по существу был зол не на нас с тобой, а на автора письма. Как супругу ему, естественно, вся эта скверная ситуация вовсе не нравилась. Похоже, она его здорово путала, поэтому он и выбрал такую позицию — терпеливо ждать, покуда мы опомнимся. А вот когда подкинули анонимку, тут уже просто ждать стало невозможно. Тут уже, как ни крути, а надо узел разрубать. Короче, его загнали в угол, потому-то он на автора письма и озлобился. С тобой разбираться у него душа не лежала, точнее, боялся он такого разговора, вот и пришел ко мне. Из-за этого я тебя и спросил, не замечала ли ты, что он про нас знает.
— Ну так про мадам-то, про мадам вы ему как сказали?
— Аа, да-да, я упомянул в разговоре о том, что ты мне тогда в гостинице в Ёкогаме сказала, и тут он вдруг как подскочит: точно, мол, говорит, так оно и получается! Сейчас-то я понимаю, вовсе не к чему мне было тогда… Зря я это.
— Что же, ничего не поделаешь. Вообще-то я и сама не уверена, что это была она. А полиции вы рассказали про гостиницу?
— Разумеется! Но раз ее личность все равно до сих пор не установлена, выходит, что они с партнером тогда под вымышленными именами зарегистрировались. А он-то как выглядел?
— Меня полицейские тоже об этом без конца спрашивают, но я ведь тогда только на нее внимание обратила. А мужчину вообще со спины видела, так что и сказать нечего!
— И все же, ерунда какая-то с ним получается, с мужчиной этим. Убита его — уж не знаю, подруга ли, любовница, — а он о себе знать не дает.
— Я тоже этому удивляюсь… Но вот Тат-тян — он-то почему прячется? Я уж и правда думаю, что его в живых нет.
— Считаешь, тот неизвестный его убил?
— С собой покончить он не мог. И не верю я, что он мадам убил.
— Это точно. Причем, даже если допустить, что твой муж все-таки в гневе это сделал, у него не было никакого резона столь диковинным способом лишать ее лица.
Тут Хибики заметил, что от этих слов Дзюнко всю передернуло.
— Ладно, давай-ка о другом. Вчера в утреннем выпуске «Майаса Ниппо» наконец-то про анонимки написали.
— Ах да! — вспомнила Дзюнко. — Я же потому сюда и пришла. Хотела узнать, не доставила ли опять папочке неудобства.
— Что ж, с неудобствами надо мириться.
У глаз его от улыбки собрались морщинки. Глядя на него, никак нельзя было сказать, что он сильно обеспокоен, казалось, все случившееся даже развлекает его.