145 
Было похоже, что Джонетта, забеременев от мэра, окрутила Даррила, защищаясь от гнева мэра. А обманув Каротерса и выставив его отцом ребенка, она дала возможность мэру сорваться с крючка. Геллер же, по всей видимости, и не догадывался о том, что отцом Тайлера мог быть мэр. Его преданность мэру была замешена на слепоте. И кто знал, какую мотивировку измыслил себе Геллер и какая извращенная логика толкала его на преступление? Вопрос состоял в том, действовал ли Геллер в ту ночь самостоятельно или же это мэр приказал ему – возможно, только припугнуть Джонетту Генри, а возможно, и убить ее. По размышлении Питер решил, что приказ убить маловероятен. Судя по всему, мэр, несмотря на хитрость и жажду власти – свойство всех политиков, – был человеком приличным, его идеи сострадания и единения всех жителей города казались искренними и вряд ли могли принадлежать заказчику убийства. Но определенно было, что живая Джонетта Генри могла угрожать благополучию мэра, так как была способна уничтожить его, утверждая, и быть может, справедливо, что он является отцом ребенка, а с другой стороны, что его избирательная кампания финансировалась из незаконных источников. Возможно, он выразил лишь свое недовольство Джонеттой, свою досаду, что и мог услышать Геллер. Но – и это было даже определеннее – если мэр и не заказывал убийства, то сейчас он паниковал и старался все замять.
– Как это вы решились мне это рассказать? – спросил Питер.
Геллер встретился с ним взглядом, и в этот момент Питер понял, что этот испытавший множество побоев и страданий человек ничуть не боится ареста.
– Потому что чувствую, что мы тут правильное дело стараемся сделать. Мэр – большой человек, очень, очень большой. Он бы не стал возражать, что мы тут вот с вами разговариваем. Он о другом думает, о большем – что ему до наших разговоров! У него горе ужасное – он Даррила потерял, и все, что я могу сделать, чтобы помочь пережить ему это горе, я сделаю. И просить меня помочь не надо. Не надо тыкать пальцем, указывать: «О, вот это будет очень хорошо для мэра!» Он знает, что идет правильным путем и что я иду за ним следом. Мы оба с ним идем одним путем. Это наш путь. И мы все одолеем.
– Понятно, – отвечал Питер тоном задумчивости и уважения – точно так же терпеливо, сочувственно выслушивал он свидетелей Иеговы или мормонов, когда те являлись к нему на крыльцо в своих старомодных пиджаках и при галстуке и очень вежливо пытались втянуть его в дискуссию по вопросам веры. Он знал теперь, что времени у него в обрез, что ему надо побыстрее спровадить Геллера.
– Кто убил Джонетту Генри? – спросил Питер. Геллер сжал руки в кулаки.
– Кто-то, решивший, что это будет правильно. После этого оба замолчали. Питер думал о том, как, возможно, и с Джонеттой Геллер бормотал это свое противоестественное заклинание, грозя ей, обвиняя в том, что она вредит мэру, что она опасна для него, оттесняя ее в ванную всем своим плотным, хорошо тренированным телом, нанося удары, сжимая ее шею, чтобы заставить ее признать его правоту и подчиниться ей. Геллер, как в конце концов решил Питер, глубоко нездоров, даже его приступы ярости не выходят за узкие рамки морали и вызываются ими; это человек, который убивает, стремясь к высоким идеалам. Большинство на убийство толкает либо удаль, либо гнев, ревность, жадность, а порой – паника, в целом – причины самого низменного свойства. Попадались ему убийцы – немногие, – планировавшие преступление с педантизмом гранильщика бриллиантов, попадались и некоторые с искаженным восприятием реальности – к последним можно было отнести и Робинсона. Также – если перейти теперь к убийцам наиболее страшным и жестоким – существуют люди, у которых сексуальное удовлетворение способно вызвать только мертвое тело. И может быть, последнее – люди, чей нравственный космос оказался разрушенным, что и служит им единственной причиной убивать, люди, чья душа – это сгусток памяти о давних обидах, сгусток, окаменевший в тяжкую ненависть. В непостижимо узкое пространство этой ненависти втиснута почти вся их жизнь, даже вместе с повседневными ее функциями, с работой, в которой они могут проявлять усердие и способности; эти несчастные нераскаявшиеся грешники украшают тесные клетки своей тюрьмы причудливыми лозунгами и изречениями и исполняют непостижимо странные ритуалы. Для того чтобы выжить, они следуют за теми, кто, приемля их, объясняет им законы общежития. Они понимают свою чуждость миру, осознают свою тихую, но такую ровную ненависть, лишь изредка находящую для себя выражение, знают, что обычным людям они не нужны, что мир осуждает их и их привычки и, даже сострадая, смотрит на них с подозрением. Они хладнокровны, эти люди, а в смерти ближних, а может быть, и своей собственной, видят выход и ежесекундно предоставляемую им возможность.
145 
