Глава 15

У Штефана заболела рука. «Но что же тогда чувствует эта девчонка?» — подумал он. Он не услышал от нее ни единого стона, вскрика, если она и плачет, то молча. Лучше бы она разревелась во весь голос! Тогда бы он остановился, ему невыносим женский плач…

Штефан подавил в себе желание заключить ее в свои объятия и утешить. Он не виноват. Ее предупреждали. Она вела себя так безобразно, что следовало хоть как-то положить этому конец. Эта упрямица обязана понять в конце концов, что ее долг — ехать в Кардинию, и она не имеет права убегать от них.

Но он выбрал слишком грубый способ, чтобы вразумить ее. Теперь Штефан понял это. Посмотрел на ярко-красную кожу, и сердце его сжалось. Так всегда: в гневе он беспредельно жесток, а потом сожалеет о содеянном. Признайся он сейчас в этом, ей не станет легче. Надо было хоть немного думать, прежде чем приступать к выполнению своего дурацкого обещания, но уже поздно… Отлупил он ее крепко.

Штефан поставил Таню на ноги, развернул и прижал ее голову к своей груди. Он сделал это очень нежно, но Таня не издала при этом ни звука. Она не вырвалась из его объятий, не отвергла утешений. Просто стояла, опустив руки, и позволяла ему гладить ее по голове.

Штефан сдержал вздох. Что привлекало его в этой девчонке? С первой минуты, как он увидел ее, в нем возникла волна небывало сильных чувств. Она притягивала к себе, несмотря на свою внешнюю непривлекательность и упрямый характер. При каждой встрече его словно обжигали противоречивые чувства: влечение, стыд, ярость, нежность, снова желание обладать ею. И вот теперь смущение и чувство вины буквально разрывали его сердце.

Он никогда раньше намеренно не обижал женщин, не бил их, как слуг. А тут вдруг решил применить силу и остаться при этом бесстрастным, равнодушным. Это ему не удалось. Ведь раньше даже маленький синяк на руке его любовницы вызывал у него чувство вины, он просил прощения за то, что нечаянно сильно сжал ее. А тут он так отделал беззащитную слабую девчонку! Нужно было заняться с ней любовью, это по крайней мере ей не впервой. Но тогда он не проучил бы ее как следует, а только выплеснул бы: свой гнев.

Итак, Штефан пришел к заключению, что не знает, как обращаться с этой Таней. Она все-таки принцесса, но сама в это не верит. Он бы предпочел вести себя с ней как со знатной дамой, но она к этому не привыкла. Она не оправдывает его ожиданий. Штефану хотелось увидеть, какова она собой, когда умоется, похожа ли на свою красавицу мать? А она не желает предстать перед ним в настоящем обличье, несет глупости, не слушается, хотя все уже догадались, что она скрывает свою красоту под гримом. На самом деле Штефан боялся, что Таня окажется слишком красивой…

Она была мила ему в таком непривлекательном виде, как сейчас. Красота порадует глаз, и все. Красивая девушка не ответит на его чувство. Вот эта обычная девчонка, которую даже не смутили его шрамы, могла бы, а красотка — нет. Но он понимал, что Таня далеко не так проста. Не знал, какая она и почему скрывает это, и не очень спешил установить истину. Штефана тянуло к этой девушке, он хотел ее и вынужден был страдать.

Он считал всю эту затею безнадежной. Либо он сам начнет избегать ее, когда все откроется, либо ему лучше освободить ее, как она сама того хочет.

Он еще крепче обнял Таню — нет, она останется с ним. Она при этом поежилась и постаралась высвободиться. Он отпустил ее, не желая причинять даже малейшего неудобства. Теперь он взглянул на нее и поразился — ни следа слез, глаза и щеки сухие.

— Где твои слезы? — спросил Штефан нахмурясь.

— Какие слезы?

— Те, которые должны были оставить след на твоих накрашенных щеках.

— А, эти слезы!. — Таня пожала плечами. — Я все выплакала.

— Врешь.

— Ну, тогда мы квиты. Ты наврал мне с три короба, а я тебе. И не злись опять на меня. Хочешь увидеть мои слезы — возьми палку. Правда, я не уверена, что это подействует тоже. Мои слезы высохли много лет назад, когда я поняла, что они нравятся Доббсу.

— Какое это имеет отношение… Таня расхохоталась:

— Ты что, забыл, где нашел меня, Штефан? Я не могу сказать, что вся моя жизнь у Доббса была сплошным горем, нет. Но моей тонкой натуре пришлось смириться с побоями. Это укрепило мою волю, а также кожу и плоть.

Штефан плохо понимал, что именно она говорила, для него важно было только одно — Таня не плакала. Может, он и не так уж больно бил ее, а теперь переживает больше, чем она?

  41