Особенно,... 
56 
Я же легко перемахнул через забор, отодвинул засов ворот изнутри, впустил араба, сунул ему сухарик с солью — заработал, брат, и осторожно встал сбоку от Фёдора Наумовича, чтобы, часом, не заслонить ему свет.
— Как он?
— Однако-с…
— Ох ты ж больно-то как… Куды граблями тычешь, клистирная трубка? Я ж ещё живой, а ты в моей ноге как в салате ковыряешься…
— Прохор, не смей! Доктора слушаться надо, врачи — наши друзья. Делай всё, что этот коновал скажет!
— Однако-с я попросил бы…
— Ай ты ж, щиплет-то как… Ровно спирту на открытую рану плеснули да хреном тёртым сверху засыпали! Щупаешь меня, как бабу, ромашка аптечная…
— Не слушайте его, доктор, он в горячке и не такое скажет. Пока меня не было, матом стихотворным не обложил?
— Однако-с не успел…
— Ща успею! В один момент так словишь комплимент, чтоб фонарём под очами светить и днём и ночами!
Ну вот примерно так и разговаривали. Нет, до рукоприкладства я Прохору дойти, естественно, не позволил бы. Это он от боли так ругается и храбрится, а у самого уже весь лоб в капельках пота и зубы скрипят, аж крошатся…
Многоопытный лекарь держался молодцом, на вопли и угрозы больного не реагировал абсолютно, вот что значит военно-полевая практика. Воистину прав наш бессмертный баснописец Крылов, говоря: «По мне хоть пей, да дело разуметь умей!» Не ручаюсь за точность цитаты, но смысл именно такой. Наш Наумыч если и пил как лошадь, то и пахал как конь!
Говорили, в своё время молоденький харьковчанин, студиозус Бондаренко после исключения из медицинского училища за вечное подпитие подвязался трудиться в библиотеку, работал сторожем, долгое время мотался официантом по крупным кабакам, а потом подался в казачьи войска Запорожья. Служил у кубанцев, у терцев, отметился на Кавказской линии и вот уже лет пять-шесть как был прикомандирован к нашему полку. Любимая поговорка — «Для военного врача больных солдат по уставу не существует!». Всех вылечим, всех на ноги поставим — и за Россию-матушку на рысях, в лаву, ура-а-а!..
— А теперь заткнитесь оба-с, — твёрдо поставил нас на место Фёдор Наумыч. — Больного в лазарет, под наблюдение-с. Строгая диета: только каша без масла и сахара, никакого мяса, ничего жареного и ни капли-с алкоголя! Меня не обманешь, я унюхаю-с…
Мы тоскливо переглянулись. Обидно, но ведь не врёт, он сам пьяница, чуть где спиртное заароматизирует, так учует за версту и на штык под землю!
— Саму болезнь покуда научно обозначить-с не могу, не придумали ещё по-латыни ейное прозвание. Но лечить возьмусь! А куда денусь? Хотя и за результат ручаться не могу-с…
После чего лекарь встал, выпрямился, приобнял меня за плечи и отвёл в сторонку от повесившего нос бесперспективного Прохора.
— Генералу Василию Дмитриевичу я сам доложу-с. А вы, юноша, поступили невежливо, но правильно, подняв меня-с в такую рань. За то и честно предупреждаю вас: лучше готовьтесь к худшему-с… — тихо добавил он.
— Да его всего лишь собака укусила! — на месте обомлел я. — Мало ли кого кусают, что ж с этого сразу… к худшему готовиться? Я вон скока раз покусанный, и даже кобылой, чтоб её расплющило, гарпию непарнокопытную… и ничего, жив!
— Да, на штанах есть разрезы-с, и я готов предположить, что они от зубов, — раздумчиво признал Наумыч. — Но самого укуса нет-с! Нет на коже бедра соответствующих травматических отметин. Только синяки-с, как от тяжелейшего удара чем-то тупым и холодным. Налицо симптомы кровоизлияния и обморожения-с…
Я захлопнул рот.
— Вот именно. Мне всякое видеть довелось, но с подобным не сталкивался… Попробую в течение дня получить консультацию у губернаторского лекаря, мы с ним дружны-с. А лазарет устройте прямо здесь. Мягкая постель, тепло, предписанная диета и обильное-с, горячее питьё-с. Я загляну вечерком-с…
Когда он попрощался и ушёл, я медленными шагами поплёлся к Прохору. Мой верный денщик тихо спал, утомлённый медицинским осмотром. Мне оставалось осторожно укрыть его тулупчиком, остановить проходящий у ворот казачий дозор, приказав хлопцам пониже чином доставить сюда кашу и чай, а потом сесть у стойла и… заплакать.
Я ничего не мог с собой поделать, слёзы меня не слушались, просто бежали по щекам, не облегчая и не унимая мою душевную боль. Потому что этот человек стал мне вместо старшего брата, которого никогда не было, потому что он учил и защищал меня, был и кнутом и пряником, и нянькой и щитом. Я ведь, если по чести, даже не задумывался никогда, как можно… ну, жить без его опеки, его глупых стихов, его казачьей мудрости, его наивной веры в меня? Он всегда делил со мной хлеб, он получал половину громов и молний, что посылал на мою голову дядюшка, он шёл за мной и в огонь и в воду, и к чёрту в пекло в Оборотный город… Стоп. А ведь это мысль…
56 
