11 
– Что еще?
– Разведчики доложили: Богдо-гэген заперт в крепости, его тщательно охраняют днем и ночью. Разумеется, одной этой акцией советники генерала намеревались лишить Халху духовного вождя, но добились абсолютно иного. Пленение живого Будды возмутило и степных монголов, и горожан, и даже самих китайцев. Он лишен любого общения с внешним миром, его не посмеют убить, но наши войска, стоящие на сопках у Урги, заставляют противника нервничать. Вчера был задержан некий хорунжий Немчинов, признался, что был подкуплен и подослан с целью отравить вас. Мы не можем позволить себе стоять у стен этого города вечно. Дайте приказ о штурме, барон!
– Приказа не будет.
– Но…
– Вызвать ко мне бурятов. Урга сама откроет нам ворота…
Меня здорово качнуло. В ногах появилась неожиданная слабость, но лишь на мгновение. Потом я встал из-за столика, взял ресторанный нож и, не глядя на Лану, попробовал полоснуть ладонь. Не резать вены мне мозгов еще хватало. Нож был слабо заточен, пришлось нажать посильнее. Первая царапина оказалась не очень глубокой, зато на срезе второй сразу набежали рубиновые капли крови. Я поднес руку к ее губам. Она подняла на меня совершенно чужой взгляд и впилась в мою ладонь…
Это было странное ощущение. Не как в кино, не как в художественной литературе и уж совершенно не так, как я бы мог себе представить всего пару минут назад. Я не был готов к такому.
Лана наслаждалась моей кровью с безумством зверя. Ее язычок раздвигал края раны, пробегая ее по всей длине или жадно проталкиваясь поглубже. Ее зубы стискивали мою ладонь, словно бы выжимая, выдавливая красную соленую жидкость, которая сейчас возвращала ей жизнь.
Она едва сдерживала то ли удовлетворенное урчание, то ли недовольное рычание. Ее пальцы так впились в мою руку, что я не смог бы вырвать ладонь силой, даже если бы попробовал ударить ее. Меня захлестывала самая сладкая боль, казалось, я на миг понял, что такое истинное самопожертвование. Это не милостыня, не дарение денег или чего-то материального, не просто накормление голодного, а осознанное спасение человека ценой собственной крови! Не рядовое медицинское переливание, а максимально реальный факт добровольной отдачи части себя для питания другого, потому что иначе этот другой умрет. Вот только была ли Лана человеком…
– Тебе лучше? – тихо спросил я, когда она с трудом отпустила меня и дважды облизала губы.
– Да-а… – Ее шепот был едва слышен. Она откинулась к стенке, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза. – Ты очень вкусный. Твоя кровь похожа на дорогое выдержанное каберне…
Я достал из кармана носовой платок с намерением перевязать ранку, но она абсолютно не кровоточила.
– Не бойся, я все вылизала. Никакого заражения тоже не будет. Но больше не делай так, иначе когда-нибудь я сама возьму твою кровь.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты понял.
Она подняла на меня круглые, лучистые глаза. В них не было красноватого отблеска, не отсвечивали три шестерки и не скалился холодный череп луны. Но было бы столь же глупо искать в них благодарность, признательность, ласку. И тем не менее я вдруг понял, что эту женщину я не оставлю никогда. И что еще страшнее – я сам буду искать возможность еще раз предложить ей свою кровь…
– Лучше расскажи мне о своих видениях, – на миг сомкнув ресницы, попросила она.
Я вылил в свой фужер остатки вина…
– Это, наверное, глупо звучит… Но мне действительно иногда кажется, будто я словно проваливаюсь куда-то. Далеко, в чужую жизнь какого-то незнакомого человека. Я даже не знаю его.
– Знаешь.
– Не знаю. Или, вернее, знаю, но не помню… – Я окончательно запутался, но она все равно не отпустила бы меня, не найди я решения. – Он – белогвардеец, служил царю, сейчас воюет где-то в Сибири, с монголами. Нет, вместе с монголами! Мне часто видятся степи, желтые, пустые, похожие на шкуру верблюда. И еще буддистские храмы с колокольчиками, повторяющими твое имя. И все время война, кровь, много крови…
– Когда почувствовал это в первый раз?
– Когда ты поцеловала меня.
– Хорошо, проверим. – Лана приподнялась и сама коснулась уже теплыми губами моих губ. Боль в левой части лба вспыхнула, как удар казачьей шашки…
Город горел. Трупы китайцев-гаминов валялись прямо посреди улиц. Мародеров и грабителей расстреливали на месте. Я ехал на своей белой кобыле, в малиновом монгольском халате, с золотыми погонами на плечах, и с наслаждением вдыхал запах падали. С некоторых пор сладковато-пьянящий дух мертвой плоти вызывал во мне странные, смешанные и противоречивые чувства.
11 
