Последние отзывы

  26  

Он прикусил язык и мысленно выругался: «Черт, зачем я это сказал? Надеюсь, она не подумает, будто я причисляю себя к одному из таких несчастных болванов».

Слушая его, Плезанс сначала разозлилась, но потом до нее дошло: он в самом деле считает ее такой же, как Летиция! «Он целый месяц ухаживал за Легацией, однако мой отказ до сих пор не дает ему покоя. Похоже, я сильно задела его самолюбие… Только не будь дурой! — быстро сказала она себе. — Не воображай, будто здесь есть что-то еще, помимо задетого самолюбия».

Плезанс хотелось оправдаться, но она смолчала. Он еще злится на нее и не станет слушать никаких доводов. К тому же вряд ли ее слова его успокоят. Не может же она сказать, что обидела его по воле родителей? Что это они приказали ей его бросить, дабы Летиция заполучила нового кавалера? Если Тирлох об этом узнает, она будет выглядеть в его глазах бесхребетной дурой. Нет! Со временем она докажет ему, что он ошибается, С удовольствием докажет…

Ее мысли прервались, когда она почувствовала нарастающее тепло, волнами расходившееся по телу от его рук. Это тепло было приятным, успокаивающим и в то же время возбуждающим. Сильные мозолистые ладони медленно двигались по ее коже, пробуждая такие ощущения, которые она считала для себя недоступными, но которые сейчас были сильными и непреодолимыми. Она знала, что с ними будет трудно бороться. Даже сейчас, когда она еще чувствовала себя запачканной грубыми касаниями солдат, ей очень хотелось повернуться лицом к Тирлоху и броситься в его объятия.

— Уже не болит. Мазь помогла, — сказала она.

Тирлох поморгал. Ее хриплые отрывистые слова вернули его к реальности. Он нехотя убрал руки и стал вытирать их своим носовым платком, глядя, как она торопливо завязывает шнуровку на лифе платья. Еще секунда, и он попытался бы прикоснуться не только к ее стройной спине. Когда она заговорила, он задумчиво смотрел на ее тонкую шею, мечтая дотронуться до нее губами.

— Может быть, завтра придется намазать вас еще раз.

— Может быть. Спасибо, — пробормотана она, отползая на самый край их походной постели.

— Пожалуйста. — Он поставил на землю баночку с мазью и нырнул под одеяло. — Больше нигде не болит? А то обращайтесь ко мне за помощью.

На ум ей пришел такой фривольный ответ, что она густо покраснела и порадовалась спасительной темноте.

— Остальную боль мазью не унять. Никакое лечение не избавит меня от мерзкого ощущения, оставшегося после их грязных лап.

Повернувшись на бок, Тирлох ласково погладил ее по волосам, наслаждаясь их гладкостью и мягкостью.

— Вы сказали, что они не успели сделать свое гнусное дело.

Плезанс не хотела обсуждать страшное происшествие на дорожной заставе, но надеялась, что разговор отвлечет ее от волнующей близости Тирлоха, от тех острых ощущений, которые рождало в ней простое прикосновение его руки к ее волосам.

— Нет, не успели, но я не могу забыть об этом.

— Конечно. Вам следует помнить, что, несмотря на весь этот ужас, вы избежали надругательства.

— Однако на душе такое чувство, будто меня изнасиловали.

Тирлох осторожно обнял ее за талию и прижал к себе. Плезанс слегка напряглась. По телу прокатилась новая волна желания, и она испугалась: а вдруг он догадается, что она по-прежнему его хочет?

— Я не хотел вас обидеть, Плезанс. Просто пытался утешить. Отвращение, вызванное нежеланными прикосновениями, в конце концов пройдет. А вот о жестоком вторжении в ваше тело вы не забыли бы никогда… Вы слышали, что случилось с моей мамой?

— Да, Летиция мне рассказала.

— Я не знал, какими словами облегчить мамину боль, и до сих пор не знаю, хотя прошло уже одиннадцать лет. Вас лапали чужие грязные руки, ваше тело осквернено, и вам кажется, будто страшнее этого ничего не бывает, но, поверьте мне, если бы эти подонки добились своего, ваши душевные раны не зажили бы никогда.

— Я понимаю, — согласилась она. — Однако нужно время, чтобы эти мысли укрепились в голове, а душа успокоилась.

— Проживи моя мама дольше, возможно, ей стало бы легче — хоть немного. После того как над ней надругались, она не выносила даже мои сыновние объятия.

— И вы ничем не смогли бы ей помочь.

Плезанс была тронута. Она чувствовала: ему тяжело говорить о трагедии своей матери, однако он делал это, чтобы помочь ей преодолеть собственный ужас.

— Мне было всего семнадцать, но я все равно считался мужчиной, и она испуганно вздрагивала от моих прикосновений. Это сильно меня обижало, но истерзанный разум заставлял ее в каждом мужчине видеть угрозу и тревожно сжиматься даже от родственных нежных ласк. Ей хотелось умереть, хотя она и не признавалась в этом. Рождение Мойры не сильно повредило ее здоровью. Просто она отказалась бороться за жизнь, когда у нее началась депрессия. А началась она потому, что мама ничего не ела и даже не пыталась снова окрепнуть. Вот как страшно влияет насилие на женщину. — Он вздохнул. — Я даже представить себе не могу, что вы сейчас испытываете.

  26