Ян залпом выпил мадеру, как будто она могла смыть отвращение к самому себе, охватившее его, затем повернулся и медленно вышел из дома. Элизабет стояла на краю заросшего травой плато в нескольких ярдах от того места, где они состязались в стрельбе. Ветер шелестел в деревьях и развевал великолепные волосы на ее плечах, как сверкающую вуаль. Он остановился в нескольких шагах, смотрел на нее, но видел ее такой, какой она была когда-то, – юная богиня в ярко-голубом, спускающаяся по лестнице, гордая, недосягаемая, разгневанный ангел, бросающий вызов толпе мужчин в карточном зале, очаровательная искусительница в лесном домике, распускающая мокрые волосы у огня и, наконец, испуганная девушка, выставившая перед его руками цветочные горшки, чтобы помешать ему поцеловать ее. Ян глубоко вздохнул и сунул руки в карманы, чтобы они не потянулись к ней.
– Здесь великолепный вид, – заметила она, взглянув на него.
Вместо ответа на ее замечание Ян хрипло и медленно вдохнул и резко сказал:
– Я бы хотел, чтобы вы еще раз рассказали мне, что случилось в тот последний вечер. Почему вы оказались в оранжерее.
Элизабет подавила раздражение.
– Вы знаете, почему я оказалась там. Вы послали мне записку. Я подумала, что она от Валери – сестры Харисы, – и пошла в оранжерею.
– Элизабет, я не посылал записки, я получил ее.
Сердито вздохнув, Элизабет прислонилась плечом к дереву позади него.
– Я не понимаю, почему мы должны повторять все с начала. Вы не хотите верить мне, а я не могу верить вам.
Она ожидала взрыва гнева, вместо этого он сказал:
– Я верю вам. Я видел письмо, которое вы оставили на столе в доме. У вас красивый почерк.
Совершенно растерявшись от его серьезного спокойного тона и комплимента, она, не отрываясь, смотрела на него.
– Благодарю вас, – нерешительно сказала Элизабет.
– Записка, которую вы получили, – продолжал он. – Каким почерком она была написана?
– Ужасным, – ответила Элизабет и, подняв брови, добавила: – вы неправильно нависали «оранжерея».
На его губах показалась невеселая улыбка.
– Уверяю вас, я знаю, как оно пишется, и хотя мой почерк, может быть, не так хорош, как ваш, но это все же не неразборчивые каракули. Если вы сомневаетесь, буду счастлив доказать это, когда мы вернемся в дом.
В эту минуту Элизабет поняла, что он не лжет, и ужасное чувство, что ее предали, начало проникать в ее сознание при его последних словах:
– Мы оба получили записки, которые ни один из нас не писал. Кто-то хотел, чтобы мы пошли туда, я думаю, для того, чтобы нас там застали.
– Никто не мог быть так жесток! – вырвалось у Элизабет, она покачала головой, сердцем пытаясь не верить, а умом сознавая, что это, должно быть, правда.
– Кто-то смог.
– Не говорите так, – воскликнула она, не в силах перенести еще одно предательство в ее жизни. – Я не поверю этому! Это, должно быть, ошибка, – горячо возразила она.
Но картины случившегося в тот уик-энд уже возникали в ее памяти: Валери, настаивающая, что Элизабет – единственная, кто может настолько очаровать Яна Торнтона, что он пригласит ее на танец… Валери, задающая ехидные вопросы после возвращения Элизабет из лесного домика… Лакей, подающий ей записку и сообщающий, что она от Валери. Валери, которую считала подругой. Валери с хорошеньким личиком и настороженными глазами.
Боль от предательства почти согнула Элизабет, и она обхватила себя руками, чувствуя, что разрывается на кусочки.
– Это Валери, – с трудом сумела она произнести. – Я спросила лакея, кто дал ему записку, и он сказал: Валери. – Элизабет вздрогнула от злобной чудовищности этого поступка. – Потом я предположила, что вы поручили ей передать записку, а она дала ее лакею.
– Я бы никогда не сделал ничего подобного, – отрывисто сказал Ян. – Вы и так были в ужасе, что нас могут увидеть.
От того, что происшедшее тогда вызвало его гнев, все стало казаться еще хуже, потому что даже он не мог с легкостью отмахнуться от этого. Проглотив комок в горле, Элизабет закрыла глаза и увидела Валери, катающуюся в парке с Мондевейлом. Жизнь Элизабет была разбита – и все потому, что кто-то, кому верила, захотел получить ее жениха. Слезы жгли ей глаза, и она сказала прерывающимся голосом:
– Это была шутка. Шутка погубила мою жизнь.
– Почему? – спросил он. – Почему она так поступила с вами?
– Я думаю, ей был нужен Мондевейл, и… – Элизабет знала, что расплачется, если будет говорить дальше, покачала головой и хотела повернуться, чтобы найти место, где могла бы выплакать свое горе в одиночестве.