Особенно,... 
49 
Суровость тюремного режима была резко усилена в июне 1535 года, после того как было установлено, что заключенный переписывался с другим узником — епископом Фишером. Мора лишили бумаги и чернил. Он уже настолько ослаб от болезни, что мог стоять, только опираясь на палку. 22 июня был обезглавлен Фишер. Усилилась подготовка к процессу Мора.
При дворе очень надеялись, что тюремные лишения подорвали не только физические, но и духовные силы Мора, что он будет уже не в состоянии использовать свой талант и остроумие в судебном зале. Продолжались и лихорадочные поиски улик, доказывающих «измену», а поскольку таковых не было в природе, пришлось их спешно изобретать и создавать.
12 июня в камере Мора неожиданно появился в сопровождении еще двух лиц генеральный прокурор Ричард Рич, одна из наиболее бессовестных креатур короля. Рич формально прибыл, чтобы изъять книги Мора, еще сохранившиеся у него в тюрьме. Однако в действительные намерения Рича входило совсем другое — побудить Мора в присутствии свидетелей к высказываниям, которые можно было бы представить как носящие изменнический характер. Провокатор задал первоначально, казалось бы, невинный вопрос: если его, Рича, парламент провозгласит королем, признает ли Мор за ним этот титул?
Узник с готовностью дал утвердительный ответ. Ну а если, не унимался прокурор, парламент сделает его, Рича, папой, согласится ли Мор и с этим решением? Во втором вопросе уже заключалась ловушка, в которую, впрочем, Рич и не надеялся поймать Мора. Королевский приспешник рассчитывал лишь так исказить слова заключенного, чтобы как-то можно было подвести их под понятие государственной измены. Мор ответил, что парламент имеет право заниматься статусом светских государей, и добавил:
«Допустим, парламент примет закон, что бог не должен являться богом, признаете ли Вы, мистер Рич, что бог это не бог?»
«Нет, — испуганно ответил генерал-прокурор, — я откажусь признать это, поскольку парламент не имеет права принимать такие законы».
Мор после этого уклонился от продолжения беседы, да и Рич счел ее слишком опасной для самого себя. Он решил не рисковать и пустить в ход надежное оружие — лжесвидетельства…
Генрих не желал больше медлить с началом процесса. Этот суд должен был стать орудием устрашения, демонстрацией того, что все, даже наиболее влиятельные, лица в государстве обречены на смерть, если только они перестают быть беспрекословными исполнителями королевской воли.
Босым, одетым в наряд арестанта, Мор был пешком приведен из темницы в залу Вестминстера, где заседали судьи. Обвинение включало «изменническую» переписку с Фишером, которого Мор побуждал к неповиновению, отказ признать короля главой церкви и защиту преступного мнения относительно второго брака Генриха. Виной считалось даже само молчание, которое Мор хранил по важнейшим государственным вопросам.
Обвиняемый был настолько слаб, что суду пришлось разрешить ему отвечать на вопросы, не вставая с места. Но в этом немощном теле по-прежнему был заключен бесстрашный дух. Мор не оставил камня на камне от обвинительного заключения. Он, между прочим, заметил, что молчание всегда считалось скорее знаком согласия, а не признаком недовольства.
Чтобы как-то укрепить позиции обвинения, был вызван в качестве свидетеля Рич, изложивший свой разговор с Мором. Королевский клеврет уверял, что после его ответа на вопрос Мора, может ли парламент объявить, что бог не является богом, заключенный добавил: «Тем более парламент не может сделать короля верховным главой Церкви». Такова была главная «улика», единственная легальная зацепка, на основании которой суд мог вынести обвинительный приговор.
Прямо смотря в глаза негодяю, после того как тот сообщил суду эту якобы произнесенную Мором фразу, обвиняемый сказал «Если то, что Вы изложили под присягой, мистер Рич, — правда, тогда пусть мне никогда не лицезреть лика божьего. Этого я бы не сказал, будь дело по-иному, за все сокровища мира. По правде говоря, мистер Рич, меня более огорчает Ваше лжесвидетельство, чем моя собственная погибель».
Вызванные по просьбе Рича два его спутника поостереглись чрезмерно отягощать свою совесть. По их словам, они были целиком поглощены разбором книг арестованного и ничего не слыхали из слов, которыми он обменялся с Ричем. Для всех было очевидно, что Рич лжет. Но это мало что могло изменить, просто судьям, которые больше всего ценили королевские милости и опасались монаршего гнева, пришлось еще более бесцеремонно обойтись с законами.
49 
