— Скорее, Шон. Я люблю тебя…
Их тела соединились, долгожданное ощущение пришло, подхватило и понесло, в комнате раздавались страстные стоны, и наконец их крик вознесся к потолку, когда оба достигли кульминации. И наступило блаженное изнеможение.
Когда пелена рассеялась, она увидела, что он смотрит на нее вопросительно, и успокоила его улыбкой.
Как она могла любить его так сильно? Этого чужого, незнакомого Шона, который причинил ей столько страданий? Его страсть ничего не значила, это не было любовью, и хотя перед этим она уверяла себя, что больше не станет добиваться его любви, поняла, что все равно ждет его признания.
Она села и набросила на себя край простыни.
— Эль?
— Все в порядке. Это было… потрясающе.
Он внимательно смотрел на нее, она постаралась беззаботно улыбнуться.
— Как это прекрасно, оказывается, заниматься с тобой любовью — это все, что мне нужно от тебя.
Он смотрел на нее как на лохнесское чудовище.
— Но ты хочешь того же, правда? Страсть, постель, пылкая любовница.
Он сел и отвернулся.
Потом встал с постели, приводя в порядок одежду.
— Я пойду за водой, чтобы ты могла помыться.
Она не хотела мыться. У двери он обернулся:
— Ты так прекрасна, Элеонора…
Ей не понравилось ни выражение его лица, ни тон, которым он это произнес, как будто за этим дальше должно было последовать но…
— Но ты заслуживаешь большего, чем просто постель. — И добавил: — Прости меня.
Она лишь натянула выше простыню и молча смотрела, как он вышел за дверь.
Глава 13
Комната вдруг показалась пустой. Всего несколько минут назад они занимались здесь любовью, и он был близок ей, как никогда. Надежды рухнули, когда стало ясно, что он сожалеет о том, что произошло, хотя на этот раз все было так прекрасно. Она знала, что на его долю выпало страданий больше, чем может вынести обыкновенный человек, но не могла понять одного: почему он отказывается разделить с ней свою тяжесть, принять несомненный факт, что они нуждаются друг в друге, почему всячески противится той любви, которая возникла между ними и растет с каждым днем?
Она оделась, стараясь не позволять отчаянию овладеть собой, все еще пытаясь понять и объяснить его поведение, но не находила объяснения. Если бы она знала больше о тех годах, что он провел вне дома, она смогла бы лучше его понять. Но времени почти не осталось, он скоро покинет страну, а ей придется вернуться домой.
Она поморщилась от боли, наступив босой ногой на какой-то острый предмет. Посмотрев вниз, с удивлением обнаружила на полу маленький, искусно вырезанный из дерева кораблик, очевидно, он выпал из кармана бриджей Шона. Она подняла вещицу — это был одномачтовый кораблик, и, конечно, это была игрушка для ребенка.
Она застыла в недоумении. Почему Шон хранил ее? И сколько еще секретов у него осталось? Сначала Пег и теперь ребенок?
Он вошел в комнату, их взгляды встретились, но он сразу отвел глаза и прошел к деревянной кадке для купания в углу комнаты.
— Я наполню ее водой, и ты сможешь здесь вымыться, — не глядя на Эль, сказал он. Вылил воду из ведер в кадку и хотел снова выйти, но Элеонора остановила его:
— Шон, подожди.
Он застыл на пороге и предупредил сдавленно:
— Не стоит начинать разговор.
— Но я не понимаю тебя! — воскликнула она в отчаянии, не в силах сдерживаться.
— Я знаю… — Он обернулся, и она увидела в его глазах отчаяние. — Я стал другим, мы с этим оба согласились. Я был честен с тобой, когда сказал, что не могу дать тебе того, что ты просишь, ничего, кроме страсти, и ты сказала, что поняла и принимаешь условия. Но ты не была до конца честной со мной, не так ли?
Она поколебалась с ответом.
— Я думала, что меня устроит лишь разделенная страсть. Я ошиблась.
Он побледнел.
— Я принесу еще воды.
Она подошла и схватила его за руку.
— Но для меня это оказалось больше чем страсть, Шон.
Он посмотрел на нее недоверчиво:
— Откуда ты можешь знать? Ты была невинна до той ночи. И я не хочу сейчас это обсуждать. — Он выдернул руку и вышел.
Она опустилась на стул, сразу обессилев, и увидела, что все еще держит в руке кораблик. Он сказал, что их страстные объятия ничего для него не значат. Она сама вынуждает его сказать ей прямо в лицо неприятную правду, но напрасно, потому что ей очень трудно ее выносить.