197 
Подняла голову и замерла.
Арис смотрел, не мигая, глаза его были темными. И под этим взглядом мне стало вдруг горячо, будто к печке прижалась. Отодвинуться бы, да тело – непослушное – беспомощно оцепенело, и я смотрела в ответ, не в силах пошевелиться.
Одно слово, одно движение – и наваждение пройдет, Арис отпустит меня, присядет у горелки – следить за закипающей водой, а я… я…
Сердце затаилось, словно и вовсе перестало биться, звуки пропали, спрятавшись в дожде. Пальцы Ариса легко, словно нечаянно, коснулись моего виска, а лицо оказались вдруг близко, так, что невозможно смотреть… Я попытлась отстраниться – не смогла, и, судорожно вцепившись в плечи мужчины, закрыла глаза.
Горячее дыхание, соленоватый привкус его губ… Поцелуй – сперва осторожный, обжигающе-нежный, потом – настойчивый, жадный. Объятия стали крепче, жесткая щетина Ариса кольнула щеку… и сердце, вдруг опомнившись, ипуганно застучало. Я забилась, пытаясь вырваться, но колени предательски подогнулись, и я повисла у Ариса на руках.
Шум дождя слился в сплошной гул. Было трудно дышать, и тело взрагивало в такт тяжелым ударам сердца.
– Жень…
Голос прозвучал незнакомо. Объятия не давали упасть, и в них тоже было что-то незнакомое. Хотелось посмотреть в лицо того, кто стоял рядом, убедиться, что это все тот же Арис… Но – я не решилась, и вместо этого уткнулась в мужское плечо, прячась от собственного страха.
Широкая ладонь гладила мои остриженные волосы, спину, дыхание касалось затылка. Арис попытался заглянуть мне в глаза, а потом я почувствовала тепло его губ на шее, и съежилась, стремясь уйти от этого прикосновения.
– Не надо, – прошептала. – Не надо…
Руки Ариса замерли. Он вздохнул, выпрямился. Но все еще обнимал меня, не отпуская. Вокруг шелестела листва под тяжелыми каплями, босым ногам стало зябко от холодных брызг, но я боялась пошевелиться.
Неужели это правда мы – я и… Арис?
Как же так? Почему?
Может, мы слишком долго были вдвоем? Целых две недели, не считая коротких визитов Огненного.
А может, всему виной дождь? Этот равномерный, околдовывающий гул воды, отгородивший от всего внешнего мира нас… и маленькую горелку, накрытую кружкой.
– Вода закипела, – пробормотала я.
Арис отстранился, еще мгновение держал меня за плечи, чтобы удостовериться, что я не упаду, и убрал руки.
Пакетик чая все-таки нашелся – чуть подмокший, пахнущий малиной. Бросив его в воду, от которой шел приятный теплый пар, я присела на корточки, вытянула ладони над кружкой, ловя испарявшееся тепло. Арис сидел рядом, глядя на погашенную горелку. Раньше я без зазрения совести прислонилась бы к нему и, позволив обнять себя – по-дружески – грелась бы. А теперь… Что же делать теперь?
– Сердишься? – тихо спросил Арис.
– Нет.
Ясное дело – дождь, романтика… Мимолетный порыв, который так легко принять за что-то большее. И глупости всякие лезут в голову – о том, как волнующе приятно было бы прижиматься к теплому плечу и ждать, чтобы этот человек – Арис, которого я не знаю – снова коснулся губами моего лица… Я пожала плечами и улыбнулась, стараясь выглядеть как можно беззаботней:
– Зато согрелась.
– И то дело, – серьезно одобрил Горыныч.
Гроза ушла, капли стучали все реже и реже. Натянув почти совсем сухие бриджи и носочки, я сидела на кое-как вытертом коврике, потягивала горячий чай мелкими, осторожными глотками и думала… о многом.
Значит тогда, в башне, не приснилось – легкое прикосновение к виску, словно проверял, нет ли жара. Раньше я могла уговорить себя, что это лишь проявление заботы и сочувствия. Не больше. А теперь? В чем мне теперь себя убеждать?
Нет, это просто дождь, дождь…
Чай закончился, мне снова стало холодно. Скукожившись, обняв руками колени, я глянула украдкой на неподвижно сидящего на корточках Горыныча и отвернулась. И вздрогнула от неожиданности, когда Арис, пододвинувшись, обнял меня за плечи. Руки у него были теплыми.
– Не надо, – пробормотала я, очень надеясь, что меня не послушают.
Арис не ответил.
А я боялась шевельнуться и, глядя в густеющие сумерки сырого, холодного вечера, все думала, думала… и сама не заметила, как задремала. И чудился мне, словно наяву, высокий костер, едва не лижущий сплетенные ветви, приятное, окутывающее тепло и замерший силуэт человека, в чьих глазах отражался огонь.
197 
