78 
я не отличался ни в спорте, ни в играх со сверстниками, но это потому, что у меня не было времени тренироваться, на самом деле я не был неженкой и иногда, вдруг, у меня получалось что-то лучше, чем у всех остальных, но и это меня нисколько не волновало, вспоминаю свою первую драку с соседским мальчишкой, я так и не смог разозлиться на него, я просто махал кулаками, я же был замороженным, я не мог понять ГНЕВ и ЯРОСТЬ своего противника, вместо того, чтобы попытаться побить забияку, я всматривался в искаженное гневом лицо, отмечал странные манеры и был весьма озадачен его разъяренностью, иногда я наносил ответные удары, но чтобы только удостовериться, что могу это сделать, а потом снова впадал в ступор.
и тогда мой отец выскочил из дома и заорал:
— все! бой окончен! конец! капут! пацаны боялись моего родителя, и они бросились наутек.
— ты не мужчина, Генри, — сказал мне отец. — тебя снова побили.
я молчал.
— мать, наш сын снова позволил этому Чаку Слоану побить себя!
— наш сын?
— наш, наш!
— какой стыд!
без сомнения, это отец распознал во мне замороженного человека, и он извлек из этой ситуации максимум выгоды для себя, «детей должно быть всегда видно, но никогда не слышно!» — заявлял он. меня это вполне устраивало, сказать мне было нечего, и ничего меня не интересовало, я был замороженный тогда, потом и навсегда им и остался.
пить я начал лет с семнадцати вместе с парнями постарше, которые шлялись по улицам и грабили заправочные станции и винные магазинчики, они принимали мое всеобъемлющее отвращение за проявление бесстрашия, а то, что я никогда ни на что не жаловался, относили к необычайной храбрости, я был довольно популярен в компании, но и это меня никак не расшевелило, я жил в своем замороженном мире, во время попоек передо мной выставляли большое количество бутылок — виски, пиво, вино, — я пил все подряд, но ничего меня не забирало по-настоящему, я и захмелеть-то не мог, как все остальные, одни валились замертво на пол, другие дрались, третьи пели, четвертые бахвалились, а я сидел себе тихонько за столом и осушал стакан за стаканом, и с каждым выпитым стаканом я все дальше и дальше отдалялся от компании, ощущая себя потерянным, но без надрыва и муки, просто электрический свет, голоса, тела, и ничего больше.
тогда я еще жил с родителями, в стране бушевала Великая депрессия, 1937 год, найти работу семнадцатилетнему пацану было нереально, и я возвращался домой чисто в силу привычки и стучал в дверь.
однажды ночью мама открыла смотровое окошечко в двери и закричала:
— он пьяный! он снова пьяный!
из дальней комнаты послышался голос отца:
— что? снова пьяный?
вскоре возле смотрового окошка появилась физиономия папаши:
— я не хочу тебя пускать, ты опозорил как свою мать, так и свою родину.
— здесь холодно, откройте, или я выломаю дверь, я хочу войти, больше мне ничего не надо.
— нет, сынок, ты недостоин моего дома, ты опозорил как свою мать, так и…
я обошел дом и с разбегу атаковал плечом заднюю дверь, в моих действиях не было злости, только простой расчет, как в математике, — у вас есть цифры и формулы, и вы работаете с ними, я врезался в дверь, но она не открылась, зато прямо по центру образовалась большая трещина, и, похоже, защелка наполовину выбилась, я снова отошел и приготовился к атаке.
— ладно, входи, — отступился отец.
я вошел, но как только увидел их лица — пустые картонные лица безумного кошмара, — мой желудок, переполненный алкогольным коктейлем, взбунтовался, меня стало тошнить, и я блеванул прямо на их чудный половик с изображением древа жизни, все, что было выпито, вылилось на древо жизни.
— ты знаешь, как поступают с собакой, которая нагадила на ковер? — спросил отец.
— нет, — ответил я.
— ее тыкают носом прямо в дерьмо, чтобы она больше так не делала!
я промолчал, отец подошел ко мне и ухватил за загривок.
— ты — нагадившая собака, — заявил он. я опять промолчал.
— теперь ты знаешь, как поступают с нашкодившей собакой?
он стал пригибать мою голову к блевотине, покрывавшей древо жизни.
— ее тыкают носом прямо в дерьмо, чтобы впредь неповадно было!
мать — образцовая немецкая фрау — в ночной рубашке стояла в стороне и молча наблюдала за нами. по молодости у меня возникала идея, что вообще-то мама на моей стороне, но это была абсолютно ложная идея, приобретенная еще со времен общения с ее сосками, да к тому же и стороны-то моей никогда не было.
78 
