— …Забылся, — закончил Доусон.
— Это то же самое, только выражено более изящно. Ничего удивительного, ведь ты же журналист.
И снова разговор надолго прервался. Наконец Доусон пробормотал, опустив глаза:
— Если ты боишься… последствий, то могу тебя успокоить: когда мне было двадцать два года, я сделал вазэктомию[47].
Это заявление оказалось настолько неожиданным, что первое время Амелия даже не знала, как на него реагировать. Лишь спустя какое-то время она сказала:
— Ты сделал такое в двадцать два года? Не слишком ли рано? Ведь это, кажется, необратимо…
Он кивнул:
— Да, необратимо, но я ни о чем не жалею.
— Если так, то… наверное, это было правильное решение.
Доусон посмотрел на нее с некоторым раздражением, словно своими словами она лишила его возможности привести какие-то доводы, оправдать свой поступок.
— Ты так и не сказала мне, зачем ты приехала.
— Помнишь, что́ ты сказал мне вчера, когда уходил? Ты не дал мне возможности возразить…
Он мрачно взглянул на нее, потом медленно кивнул:
— Ага, вот в чем дело! Теперь я понял. Последнее слово всегда должно оставаться за женщиной, не так ли?.. Извини, но, по-моему, это банально и пошло. От тебя, во всяком случае, я ничего подобного не ожидал.
— А я не ожидала, что ты поведешь себя как ничтожество! — вспылила Амелия.
Доусон не стал возражать; он и впрямь готов был признать себя ничтожеством и глупцом. Кроме того, его явно что-то беспокоило, не давая примириться с собой и с окружающим миром. Тяжело вздохнув, он провел рукой по волосам, потом устало потер шею и посмотрел на нее какими-то больными, покорными глазами.
— Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что мне было хорошо с тобой?.. Но разве это не было очевидно? Разве ты сама этого не почувствовала? Кроме того, о таких вещах обычно не говорят вслух, они…
— Тогда почему ты удрал?
— Я сказал тебе почему.
— То, что ты сказал, — это просто предлог. Настоящую причину ты скрыл.
— По-твоему, я тебе солгал?!
— Ну вот, теперь ты готов устроить скандал, лишь бы не обсуждать со мной свои навязчивые идеи.
— Так у меня, значит, есть навязчивые идеи? Иными словами, я психически болен?
— Заметь, это ты сказал — не я.
— Ладно, — неожиданно сдался Доусон. — Ты права, у меня действительно есть навязчивые идеи, которые не дают мне покоя. Тем более тебе следует внять предупреждению и держаться от меня подальше.
— Но почему, Доусон? Почему ты сначала говоришь, что не можешь без меня жить, а потом отталкиваешь меня? Скажи мне, в чем дело? Я должна знать. Я имею право знать!!!
— Ты до сих пор не поняла?.. — Он слегка пожал плечами. — Жизнь с Джереми стала кошмаром для тебя и для детей. Я не хочу, чтобы это снова с тобой случилось — случилось из-за меня.
— Но я почти уверена, что у Джереми не было никакого посттравматического стрессового расстройства, он его симулировал!
— Зато у меня есть! — отрезал Доусон.
— Я могла бы тебе помочь…
— Спасибо, но я не хочу, чтобы ты мне помогала.
— Разве не мне решать, помогать тебе или нет?
— Нет.
Амелия ненадолго замолчала, чтобы перевести дух. Неожиданно ей бросилось в глаза, что Доусон по-прежнему избегает ее взгляда и сам смотрит куда угодно, но только не на нее.
— Твое расстройство, твои ночные кошмары — это ведь не главная причина, верно? — медленно проговорила она. — Это просто еще один предлог. Как и твои потуги изображать из себя некое надмирное существо…
— Надмирное существо?
— Хедли сказал мне — ты разыгрываешь из себя стороннего наблюдателя, волка-одиночку, тогда как на самом деле…
— Ах, Хедли!.. Значит, ты обсуждала меня с ним?
— …Тогда как на самом деле это противоречит складу твоего характера.
— Какого черта, Амелия?! Хедли ничего не знает о моем характере!
— А мне кажется, он не так уж не прав.
— С чего ты взяла?
— Во-первых, эта операция, которую ты сделал в двадцать два года…
— Моя вазэктомия не имеет никакого отношения к тому, о чем мы сейчас говорим.
— Нет, имеет. И самое прямое.
— Ты ошибаешься!
— Нет, не ошибаюсь. Кстати, если в словах Хедли нет ни крупинки правды, с чего это ты так раскипятился?
Доусон резким движением отвернулся от нее, но постарался говорить тише.
— Где твоя статья, Доусон?