Последние отзывы

  188  

В одной ночной рубашке и плаще, даже без обуви, графиня побежала собирать войско. Я протянула к огню озябшие ноги и принялась растирать их, стараясь не обращать внимания на неумолчный рев пушек.

Так продолжалось целый день. Несмотря на пронизывающий холод, Катерина была рядом с артиллеристами, отдавала приказы, по-прежнему босиком. Через некоторое время я набралась храбрости, вернулась в Парадиз, забрала сундуки и перетащила их вниз. Затем я отнесла башмаки орущей приказы Катерине. Она была признательна мне, поскольку ее ноги уже приобрели опасный синюшный оттенок.

С наступлением ночи грохот не прекратился. Капитан да Кремона отдал нам свои апартаменты, которые состояли из маленькой спальни и совсем крохотного кабинета. Катерина спала на бугристом матрасе, мне достался совсем узкий соломенный тюфяк. В нашем новом обиталище взрывы были слышны не так отчетливо, но грохот все равно нервировал меня. Не в силах заснуть, я встала, зажгла в кабинете лампу и взяла книгу, подаренную мне сером Джованни.

Я изо всех сил старалась сосредоточиться на латинском тексте Марсилио Фичино, но чем больше читала о Боге, ангелах и небесном порядке, тем меньше верила в это. Нет никакого порядка и милосердия. Сам Фичино недавно умер, как до него Лоренцо Великолепный, его мать, мой возлюбленный Маттео и добрый сер Джованни, а мир совершенно не изменился. Вот теперь и Катерина умрет, и больше всего я боялась, что мне придется увидеть ее страшный конец или даже хуже — она станет свидетелем моей смерти.

Какой прекрасной казалась, наверное, возвышенная философия самому Фичино, когда он писал свои сочинения в счастливой еще Флоренции, в великолепном дворце, который предоставила в его распоряжение семья Медичи. Марсилио ни в чем не нуждался, надевал самое лучшее платье, ел превосходную еду, пил изысканное вино, не слышал грохота артиллерии, не гадал каждую минуту, сколько ему еще осталось и какой смертью он умрет.

— Ни за что, — произнесла я вслух. — Мой брат умер ни за что.

Я заплакала не светлыми слезами скорби или смирения, а гневно, горестно, отчаянно. Я поднялась и, забыв, что Катерина спит за стеной, швырнула том в кожаном переплете через всю комнату.

Книга полетела, раскрывшись на середине. Она ударилась о стену трепещущими страницами, и многие из них сильно смялись, пока том падал на пол корешком вверх.

Я испугалась, секунду рассматривала злодейски искалеченную книгу, а затем на цыпочках подошла к приоткрытой двери спальни. Измученная Катерина довольно громко храпела. Я подошла к растрепанной и раскрытой книге, осторожно подняла ее за переплет. Корешок, увы, был сломан, страницы безнадежно повреждены. К моему огорчению, одна из них вовсе выпала из обложки на пол.

Я с благоговением подняла ее. На листе виднелся глубокий залом, как будто его неоднократно складывали и расправляли. Однако край не был рваным. Я поняла, что этот лист не переплетался с остальными. Страница оказалась потертой и выцветшей от старости.

Текст, записанный другой рукой, не имел никакого отношения к манускрипту Фичино, это была даже не латынь. На листе столбиком располагался итальянский алфавит. Напротив каждой буквы стояла другая, иногда цифра или символ, начертанные ровным, изящным почерком.

Я узнала его, хотя прошло уже двадцать лет. Это была рука Маттео, ключ к одному из его шифров.

Меня пробрал озноб, который часто ощущают до смерти испуганные люди. Нет, я нисколько не устрашилась, меня просто охватило предчувствие и слабая надежда. Я осторожно закрыла книгу Фичино, надеясь, что пострадавшие страницы расправятся под весом уцелевших, затем тихонько вошла в спальню и вынула из сундука маленький дневник Маттео. Вернувшись за конторку, я откинула крышку и обнаружила внутри чистую бумагу. Я положила перед собой ключ к шифру и с осторожностью, потому что страницы уже не держались в переплете, наудачу, где-то на середине раскрыла дневник.

— Маттео, — прошептала я словно дурочка. — Дорогой братец, помоги мне!

Буква за буквой я перевела первую строку: «…пресдупврежкдаегтмецнячдтогврафжуджрирогламфонетльзнявенритоьвдселажхкаусаюнщихшсяипмолкы».

Это была полная тарабарщина. Я отложила перо и закрыла лицо руками, злясь на себя за то, что поверила в нечто иное вместо жестокого Бога. Но плакать я не могла, просто смотрела на ключ Маттео, потому что усталость уже сказалась на организме.

  188