71 
Я решил упростить ей задачу.
Одним быстрым движением я встал на ноги и перегнулся через низкие перила, отделяющие нас от адвокатов и стенографистки. Я делаю глубокий вдох и выплевываю комок слюны, который смачно шлепается суке прямо на щеку.
Я увидел, что она меня узнала.
Мгновенно меня окружают бейлифы. Они вытаскивают меня из зала суда, но это тоже хорошо. Потому что, даже когда меня утаскивают, медсестра видит свастику, змеящуюся у меня на затылке.
Не страшно проиграть битву, если ты нацелен победить в войне.
Двое бейлифов, больше похожих на качков в форме, выводят меня за тяжелые двери здания суда.
— И не вздумай возвращаться, — предупреждает один, после чего оба исчезают внутри.
Я упираюсь руками в колени, перевожу дыхание. Меня лишили доступа в зал суда, но, насколько я знаю, мы живем в свободной стране. Они не могут запретить мне оставаться здесь, чтобы посмотреть, как Рут Джефферсон повезут в тюрьму.
Приняв решение, я поднимаю голову. Тогда-то я их и замечаю — микроавтобусы со спутниковыми тарелками. Журналисток, разглаживающих узкие юбки и проверяющих микрофоны. СМИ, приехавшие освещать этот случай.
Адвокат сказал, что им нужен скорбящий родитель? Это я им могу дать.
Но сначала я достаю мобильный телефон и звоню домой Фрэнсису.
— Вытаскивайте Брит из постели и усаживайте перед телевизором. — Я смотрю на новостные микроавтобусы. — Четвертый канал.
Затем я достаю из кармана шапочку, которую надевал сегодня на суд, чтобы не привлекать внимания к татуировке, пока мне это не понадобится. Нахлобучиваю ее на голову.
Я думаю о Дэвисе — это помогает слезам подступить к глазам.
— Вы это видели, да? — Я подхожу к узкоглазой репортерше, которую видел на Эн-би-си. — Вы видели, как меня выгнали из этого здания?
Она смотрит на меня:
— Э-э-э, да… Извините, но мы здесь ради другой истории.
— Я знаю, — говорю я. — Но я отец погибшего ребенка.
Я рассказываю ей и остальным журналистам, как мы с Брит радовались первому ребенку. Я говорю, что никогда не видел ничего совершеннее его крошечных ручек и носика, совсем такого же, как у Брит. Я говорю, что моя жена настолько расстроена случившимся с Дэвисом, что не встает с постели и даже не смогла прийти сегодня в суд.
Я заявляю: это настоящая трагедия, когда кто-то, давший клятву помогать, целенаправленно убивает беспомощного младенца только из-за того, что его отстранили от ухода за пациентом.
— Я понимаю, что мы не нашли общий язык, — говорю я, глядя на репортершу. — Но это не значит, что мой сын заслуживал смерти.
— Каким бы вы хотели видеть завершение этого дела, мистер Бауэр? — спрашивает она.
— Я хочу, чтобы мой сын вернулся, — отвечаю я. — Но этого не будет.
После этого я извиняюсь и говорю, что мне нужно идти. На самом деле меня просто душат слезы из-за воспоминаний о Дэвисе. И я не хочу, чтобы в каждом доме, где есть телевизор, увидели, как я рыдаю, словно девчонка.
Я отступаю от репортеров, которые уже лезут друг другу через голову, чтобы поговорить со мной, но они отвлекаются, когда двери суда открываются и выходит Одетт Лоутон. Она с ходу начинает говорить о том, какое это отвратительное преступление, как государство добьется справедливости. Я скольжу вдоль стены здания, мимо того места, где вахтер курит сигарету, к погрузочной платформе во дворе. Мне известно, что там есть проход на нижний уровень, где находятся камеры.
Внутрь попасть я не могу из-за охраны. Но я стою в отдалении, поеживаясь на ветру, пока не выезжает фургон с надписью на боку «ИСПРАВИТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ЙОРКА». Эта единственная женская тюрьма штата находится в Найантике. Туда, наверное, и отправят медсестру.
В последнюю минуту я выхожу на дорогу, и водителю приходится резко свернуть.
Я знаю, Рут Джефферсон внутри фургона кинуло от этого в сторону, и она выглянет в окно посмотреть, что случилось.
Последним, что она увидит перед тюрьмой, буду я.
После того как я взял Брит с собой на дело, я стал частым гостем в ее доме и сайт вел, можно сказать, из гостиной Фрэнсиса. На «Одиноком Волке» мы устраивали дискуссии, в которых сочувствовали Легальному Джо, белому американскому трудяге, и поносили Нелегального Хосе, вора рабочих мест[23]; обсуждали то, как наша экономика была разрушена Обамой; здесь был виртуальный книжный клуб, был раздел художественной литературы и поэзии, где можно было найти трехсотстраничный рассказ об альтернативном окончании Гражданской войны. Там был раздел для общения белых американок, и еще один раздел для подростков, который помогал им ориентироваться в трудных ситуациях, — например, там рассказывалось, что делать, если друг сообщает тебе, что он гей (немедленно прекратить дружбу или объяснить, что никто не рождается геем и эта тенденция со временем исчезнет). Были форумы для высказывания своего мнения по различным вопросам (Что хуже: гей-белый или черный-натурал? Какие университеты ведут самую анти-Белую политику?). Самой популярной у нас была тема создания общеобразовательной школы белых националистов. Там у нас было больше миллиона постов.
71 
