64 
— Вы можете ее вытащить? — спрашивает Эдисон.
Я сосредоточиваю внимание на нем.
— Постараюсь изо всех сил.
— Можно с ней увидеться?
— Не сейчас.
Дверь в судейские комнаты открывается, входит клерк и, велев всем встать, объявляет, что суд идет.
— Мне нужно идти, — говорю я.
Сестра Рут смотрит мне прямо в глаза.
— Делайте свое дело, белая девочка, — говорит она.
Судья занимает свое место и снова оглашает дело Рут. Недра здания суда вновь исторгают Рут, и она занимает место рядом со мной. Рут бросает на меня вопросительный взгляд, и я киваю: с ним все хорошо.
— Госпожа Маккуорри, — вздыхает судья, — у вас было достаточно времени, чтобы поговорить с клиентом?
— Да, Ваша честь. Всего несколько дней назад Рут Джефферсон работала медсестрой в больнице Мерси-Вест-Хейвен, ухаживала за рожающими женщинами и новорожденными детьми, как последние двадцать лет своей жизни. Когда у одного из детей возникла необходимость срочного медицинского вмешательства, Рут с остальными работниками больницы пыталась спасти ему жизнь. К сожалению, им не удалось этого сделать. В ожидании расследования случившегося Рут была отстранена от работы. Она окончила колледж, ее сын — отличник, муж — военный герой, отдавший жизнь за нашу страну в Афганистане. У нее есть родственники, она владеет домом. Я прошу суд установить разумную сумму залога. Мой клиент не станет скрываться; на учете в полиции она до сих пор не состояла; она готова соблюдать любые условия, которые суд сочтет нужным установить для залога. Для защиты это очень простое дело.
Уж я постаралась изобразить Рут образцовым американским гражданином, который был неправильно понят. Разве что не достала американский флаг и не начала им размахивать.
Судья обращается к Рут:
— О каком доме мы говорим?
— Что, простите?
— Сколько стоит ваш дом? — спрашиваю я.
— Сто тысяч долларов, — отвечает Рут.
Судья кивает:
— Я устанавливаю залог в размере сто тысяч долларов. В качестве залога я приму дом. Следующее дело.
На галерее группа поддержки белого расиста начинает недовольно гудеть и свистеть. Не уверена, что их удовлетворило бы какое-нибудь другое решение суда, кроме публичного линчевания. Судья призывает к порядку и стучит молоточком.
— Уведите их, — наконец говорит он, и бейлифы начинают передвигаться между рядами.
— Что теперь? — спрашивает Рут.
— Вы выходите на свободу.
— Слава Богу! И скоро?
Я смотрю вверх.
— Через пару дней.
Бейлиф берет Рут за руку, чтобы отвести обратно в накопитель. Когда ее уводят, словно завеса соскальзывает с ее глаз, и в первый раз я вижу в них панику.
Освобождение под залог проходит совсем не так, как показывают по телевизору и в кино, — вы не выходите из здания суда свободным человеком. Нужно оформлять документы и разговаривать с поручителями. Я знаю это, потому что я государственный защитник. Большинство моих клиентов знают это, потому что, как правило, попадают в суд не один раз.
Но Рут не такая, как большинство моих клиентов.
Она даже не мой клиент, если разобраться.
Скоро четыре года, как я работаю в службе государственной защиты, и я не занимаюсь мисдиминорами[21]. Я столько раз занималась делами о взломах, хулиганстве, похищении персональных данных и фальшивых чеках, что сейчас, наверное, уже могла бы проводить их во сне. Но сейчас речь идет об убийстве. Это громкое дело, которое будет вырвано из моих рук, как только станет известна дата суда. Оно отойдет кому-то в моем офисе, кто накопил больше опыта, чем я, или играет в гольф с моим боссом, или имеет пенис.
В конечном счете я не буду адвокатом Рут. Но пока что я защищаю ее, и я могу ей помочь.
Я про себя благодарю белых расистов, которые создали весь этот шум. Потом бегу по центральному проходу галереи к Эдисону и его тетке.
— Послушайте. Вам нужно сделать заверенную копию документов о покупке дома Рут, — говорю я ее сестре, — заверенную копию налоговой оценки, копию документа о последнем платеже по ипотеке вашей сестры, в котором должно быть указано, какая часть суммы выплачена на сегодняшний день, и предоставить их клерку…
Я замечаю, что сестра Рут смотрит на меня так, будто я вдруг начала говорить по-венгерски. Но опять же, она живет в Черч-стрит-саут, собственного дома у нее нет, так что для нее мои слова — непонятный набор звуков.
64 
