Особенно,... 
182 
Никогда еще я так не радовалась возвращению судьи Тандера в зал, куда не допускаются журналисты.
Мы заходим в зал и направляемся к столу защиты. Эдисон, стараясь не привлекать к себе внимания, садится в первом ряду. Но как только мы рассаживаемся, Рут, нахмурясь, смотрит на меня.
— Что вы делаете?
Я растерянно моргаю.
— Что?
— То, что вы представляете Эдисона, еще не значит, что что-то изменилось, — отвечает она.
Прежде чем я успеваю ответить, судья занимает свое место и видит меня в разгар напряженного разговора с клиентом
— Стороны готовы начинать? — спрашивает он.
— Ваша честь, — говорит Рут, — я хотела бы отказаться от адвоката.
Я уверена, до этой секунды судья Тандер полагал, что в зале суда уже ничто не может его удивить.
— Госпожа Джефферсон, почему, скажите на милость, вы хотите отказаться от адвоката после того, как защита уже закончила представлять доказательства? Нам осталось только провести прения.
У Рут ходят желваки.
— Это личное, Ваша честь.
— Я бы настоятельно рекомендовал вам не делать этого, госпожа Джефферсон. Адвокат Маккуорри знакома с делом и, вопреки ожиданиям, оказалась очень подготовленной. Она всегда действовала в ваших интересах. Моя задача — довести этот процесс до конца и проследить, чтобы он не затягивался. У нас есть присяжные, которые слышали все доказательства. И у нас нет времени на то, чтобы вы искали другого адвоката, а сами себя вы представлять не можете. — Он смотрит на меня. — Это невероятно, но я даю вам, госпожа Маккуорри, еще один получасовой перерыв, чтобы вы и ваш клиент смогли договориться.
Я велю Говарду оставаться с Эдисоном, чтобы до него не добралась пресса. По дороге в уже привычную комнату для совещаний нам тоже пришлось бы проходить мимо прессы, и вместо этого я веду Рут через другую дверь к женскому туалету.
— Извините, — говорю я женщине, подошедшей следом за нами, и запираю дверь изнутри.
Рут прислоняется к рукомойнику и складывает руки на груди.
— Я знаю, вы думаете, что ничего не изменилось, и, возможно, для вас так и есть. Но для меня изменилось, — говорю я. — Я услышала вас, четко и ясно. Может быть, я этого не заслуживаю, но я прошу вас дать мне последний шанс.
— С чего бы это? — с вызовом спрашивает Рут.
— Потому что когда-то я сказала вам, что не замечаю цветов… теперь же я только их и вижу.
Она делает шаг к двери.
— Мне не нужна ваша жалость.
— Вы правы, — киваю я. — Вам нужна справедливость.
Рут останавливается, но не оборачивается.
— Вы имеете в виду равенство, — поправляет она.
— Нет, я имею в виду справедливость. Равенство — это когда ко всем относишься одинаково. А справедливость — это когда относишься с учетом различий, чтобы у каждого был шанс на успех. — Я смотрю на нее. — Первое звучит справедливо. Второе является справедливым. Это все равно, что на экзамене выдать задание двум детям, но если один слепой, а другой зрячий, то результаты будут недостоверными. Первому нужно дать задание, напечатанное шрифтом Брайля, а второму — напечатанное обычным способом, и задания должны быть идентичны. Все это время я давала жюри обычные распечатки, потому что не понимала, что они слепы. Что я была слепой. Пожалуйста, Рут. Я думаю, вам понравится то, что я скажу.
Рут медленно оборачивается.
— Последний шанс, — соглашается она.
Когда я встаю, я не одинока.
Зал ждет моего заключительного выступления, а меня окружают истории, которые прогремели в СМИ, но почти всегда игнорировались в судах. Рассказы о Тамире Райсе, о Майкле Брауне, о Трейвоне Мартине. Об Эрике Гарнере, об Уолтере Скотте и о Фредди Грейе. О Сандре Блэнд и Джоне Кроуфорде Третьем. О женщинах-афроамериканках, которые хотели носить волосы в естественном виде, и о детях школьного округа Сиэтла, которым в Верховном суде сказали, что отбор учеников для поддержания расового разнообразия является неконституционным. О меньшинствах на юге страны, которые остались без федеральной охраны, когда те же самые штаты ввели в действие законы, ограничивающие их в праве голосования. О миллионах афроамериканцев, которые стали жертвами дискриминации при обеспечении жильем и найме на работу. О бездомном чернокожем мальчике на Чапел-стрит, чья кружка никогда не соберет столько подаяний, как кружка бездомной белой женщины.
Я обращаюсь к жюри присяжных:
182 
