Особенно,... 
177 
Я решаю сделать еще одну попытку. Киваю на книгу:
— Интересная? Я ищу, что бы почитать.
Мужчина смотрит на меня и отводит взгляд. Он не отвечает.
Я чувствую, как вспыхивают щеки. На светофоре загорается сигнал перехода, и мы в полном молчании пересекаем дорогу. На другой стороне он сворачивает и уходит по боковой улице.
Я задумываюсь: ему действительно нужно на ту улицу или он просто решил увеличить расстояние между нами? У меня болят ноги, трясет от холода, я чувствую себя совершенно разбитой. Это был непродолжительный эксперимент, но я, по крайней мере, попыталась понять, о чем говорила Рут. Я попыталась.
Я.
Тащась в больницу, где работает Мика, я размышляю об этом. Я думаю о сотнях лет, когда черный человек, просто заговорив с белой женщиной, мог попасть в беду. В некоторых уголках страны до сих пор ничего не изменилось, и это нередко приводит к судам. Для меня прямым следствием разговора под светофором стало ощущение, будто ко мне отнеслись с пренебрежением. Для него это было нечто совершенно другое. Это были два века истории.
Кабинет Мики находится на третьем этаже. Просто поразительно, но, едва переступив порог больницы, я снова оказываюсь в своей стихии. Я знаю систему здравоохранения, я знаю, как ко мне здесь отнесутся, я знаю правила и нужные ответы. Я могу пройти мимо регистратуры, и никто не станет выспрашивать у меня, куда я иду или что здесь делаю. Я могу помахать рукой сотрудникам Микиного отдела и спокойно войти в его кабинет.
Сегодня операционный день. Я сажусь за его рабочий стол, расстегиваю куртку, сбрасываю туфли. Смотрю на трехмерную модель человеческого глаза на столе, и мои мысли набирают скорость, словно циклон. Каждый раз, закрывая глаза, я вижу старуху на Черч-стрит-саут и то, как она шарахается от моего предложения помочь. Я слышу голос Рут, которая говорит, что я уволена.
Может быть, я заслуживаю этого.
Может быть, я ошибаюсь.
Я несколько месяцев была полностью сосредоточена на том, чтобы добиться оправдательного приговора для Рут, но, если честно, оправдание было нужно для меня самой. Для моего первого дела об убийстве.
Я месяцами убеждала Рут, что суд по уголовному делу — не место, где следует поднимать расовый вопрос. Если это сделать, то выиграть уже невозможно. Но если этого не сделать, ты все равно в проигрыше, потому что этим поощряешь порочную систему, вместо того чтобы попробовать изменить ее.
Вот что пыталась сказать Рут, да только я ее не услышала. Ей хватило мужества рискнуть потерять работу, средства к существованию, свободу говорить правду, а я — лгунья. Я сказала ей, что расовый вопрос в суде не приветствуется, хотя в глубине души знала, что он уже там. Так было всегда. И оттого, что я закрываю на него глаза, этот вопрос никуда не денется.
Свидетели в суде клянутся на Библии говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды. Но недосказанность является таким же преступлением, как любое лжесвидетельство. И окончание дела Рут Джефферсон без открытого заявления, что случившееся оказалось возможным из-за цвета ее кожи, может быть еще бо`льшим проигрышем, чем обвинительный приговор.
Возможно, если бы адвокатов смелее, чем я, было больше, мы бы не так боялись говорить о расах там, где говорить о таких вещах важнее всего.
Возможно, если бы адвокатов смелее, чем я, было больше, какую-нибудь другую Рут не осудили бы после очередного происшествия на расовой почве, в котором никто не захочет увидеть связь с расовым вопросом.
Возможно, если бы адвокатов смелее, чем я, было больше, исправление системы стало бы такой же важной целью, как и оправдание клиента.
Возможно, мне самой стоит стать смелее.
Рут обвинила меня в желании спасти ее, и, может быть, эта оценка справедлива. Но она не нуждается в спасении. Ей не нужны мои советы, потому что кто я, в сущности, такая, чтобы давать ей советы, если я никогда не жила ее жизнью? Ей просто нужно высказаться. Быть услышанной.
Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем появляется Мика. Он в медицинском халате, который всегда казался мне сексуальным, и кроксах, которые абсолютно не сексуальны. Его лицо проясняется, когда он видит меня.
— Какая приятная неожиданность!
— Я была поблизости, — говорю я. — Можешь отвезти меня домой?
— А где твоя машина?
Я качаю головой:
— Это долгая история.
Он собирает кое-какие бумаги, просматривает горку записок и тянется за курткой.
177 
