119 
С этими словами я вытаскиваю своего сына из ее дома. Когда мы спускаемся по лестнице, я срываю шапку с его головы и велю подтянуть штаны. Лишь когда мы уже на полпути к автобусной остановке, он произносит первое слово:
— Прости.
— Простить? — набрасываюсь я на него. — Ты сдурел, что ли? Я тебя растила не для того, чтобы ты стал таким.
— Табари не такой плохой, как его друзья.
Я, не оглядываясь, иду дальше.
— Табари — не мой сын, — говорю я.
Когда я носила Эдисона, мне больше всего не хотелось, чтобы моя беременность была похожа на то, как это проходило у Адисы, которая утверждала, что с первым ребенком она шесть месяцев вообще не догадывалась, что беременна, а второго родила чуть ли не в метро. Мне хотелось для себя лучшего ухода и самых опытных докторов. Поскольку Уэсли был тогда в командировке, я попросила маму помочь мне с родами. Когда пришло время, мы взяли такси до Мерси-Уэст-Хейвена, потому что мама машину не водит, а я была не в состоянии. Я запланировала рожать естественным путем, ведь, как медсестра родильного отделения, я представляла себе этот момент тысячу раз, но, как порой бывает с хорошо продуманным планом, у судьбы на сей счет имелось другое мнение. Когда меня вкатывали в операционную для кесарева сечения, мама пела баптистские гимны, а когда я пришла в себя, она уже держала моего сына.
— Рут, — сказала она, и ее глаза были настолько исполнены гордости, что приобрели цвет, которого я никогда раньше не видела. — Рут, посмотри, что Господь дал тебе.
Она протянула мне ребенка, и я вдруг поняла, что, хотя и распланировала свои первые роды до минуты, совсем не подумала о том, что произойдет после. Сын застыл у меня на руках, а потом разинул ротик и завопил так, словно этот мир был для него оскорблением.
В панике я посмотрела на маму. Я всегда была отличницей и добивалась в учебе большего, чем от меня ожидали, но я никогда не думала, что это взаимодействие, самое естественное из всех взаимодействий в мире, заставит меня почувствовать себя настолько беспомощно. Я качнула ребенка на руках, но от этого он только заверещал еще громче. Ножки его бились, точно он ехал на воображаемом велосипеде, ручки молотили воздух, каждый малюсенький пальчик был согнут. Его крики становились натужнее и натужнее — неровный стежок гнева, перемежающийся крошечными узелками икоты. Щечки его раскраснелись от напряжения, с которым он пытался сказать мне что-то такое, чего понять я была не готова.
— Мама? — взмолилась я. — Что мне делать?
Я протянула к ней руки, надеясь, что она возьмет его и успокоит. Но она только покачала головой.
— Скажи ему, кто ты для него, — посоветовала она и сделала шаг назад, как будто напоминая мне, что в этом деле я сама по себе.
Я наклонила голову к его личику близко-близко и прижала его к своему сердцу, под которым он провел так много месяцев.
— Тебя зовут Эдисон Уэсли Джефферсон, — прошептала я. — Я твоя мама, и я сделаю все, чтобы дать тебе самую лучшую жизнь, какую только смогу.
Эдисон мигнул. Он посмотрел на меня своими темными глазами так, будто я — тень, которую ему нужно отличать от остального, нового для него, странного мира. Его крик еще дважды попытался прорезаться, а потом этот поезд, слетевший с рельсов, разбился и затих.
Я могу точно назвать минуту, когда мой сын расслабился и влился в новую обстановку. Я знаю это, потому что в тот миг со мной произошло то же самое.
— Видишь, — донесся голос мамы откуда-то сзади, извне нашего круга на двоих. — Я же говорила.
Я встречаюсь с Кеннеди каждые две недели, даже когда нет никаких новостей. Иногда она пишет мне на телефон или заходит в «Макдоналдс» поздороваться. В одну из таких встреч она приглашает меня и Эдисона на ужин.
Перед походом к Кеннеди я трижды переодеваюсь. Наконец Эдисон стучит в дверь ванной.
— Мы идем к твоему адвокату, — спрашивает он, — или на прием к королеве?
Он прав. Я не знаю, почему так нервничаю. Разве что из-за ощущения, что я перехожу какую-то черту. Одно дело, когда она приходит обсудить подробности моего дела, но это приглашение никак не связано с работой. Это приглашение скорее похоже на… дружеский визит.
Эдисон одет в строгую рубашку, брюки цвета хаки, и я под страхом смертной казни велела ему вести себя как джентльмен, или я выпорю его, когда мы вернемся домой. Мы звоним, и дверь открывает ее муж — Мика, так его зовут. На его согнутой руке повисла маленькая девочка.
119 
