Особенно,... 
60 
— Смеяться? Клянусь гвоздями с креста Иисуса! Почему они будут смеяться?
— Потому что люди страшатся старости, а все, что принижает молодость, доставляет им удовольствие. Разве ты не замечал, как смеются люди, когда какой-нибудь старик на турнире выбивает из седла молодого? Нет? А я замечала. А то, что отец наставил сыну рога — к чему и сводится все дело — рассмешит их так, что у них треснут ребра от хохота.
Ричард стоял как вкопанный и пристально смотрел на меня. Потом угрюмо проговорил:
— Ты права. Об этом я не подумал.
— У тебя просто было мало времени, чтобы подумать, — заметила я.
Пару секунд он помолчал, а затем взорвался с новым жаром:
— Но я хотел иметь против него хороший аргумент. Он слишком часто разыгрывал роль пострадавшего отца. «Гнездо бешеных гадюк» — говорили про нас. «Чти отца своего» — пустословили люди. — И потом добавил, повернувшись на пятках и снова принявшись колотить перчатками по руке: — Теперь пусть Филипп думает. Я никогда не был уверен в лояльности этого непостриженного монаха, даже когда согласился жениться на его сестре! Теперь я попал в положение, хуже которого не бывает. Если я не женюсь на ней и не дам людям удовлетворительных объяснений, этот хитрый отъявленный трус за одну неделю сговорится с отцом.
Я. заговорила снова, медленно, мягко, складывая слово со словом, будто мне только что пришло это в голову. Ричард не должен понять, что мои мысли опережают его собственные, — мужчины такого не любят.
— Мне кажется, тебе следует обо всем рассказать Филиппу. И если вы решите скрыть правду из рыцарских чувств, это будет превосходно и, возможно, вполне удовлетворит его. Что же касается всех остальных, то я по многим причинам предоставила бы им возможность строить любые догадки. Хотя бы по той единственной причине, что схватка двух правителей, отца и сына, из-за какой-то девчонки вряд ли будет слишком поучительным зрелищем.
Я могла бы сказать еще многое, но предпочла подождать.
— Так считает и отец, — пробормотал Ричард. — Он предложил удовлетворить мои притязания в поединке. Один на один. А я ответил, что мне нужно более полное отмщение, чем возможность сделать дырку в его туше. Кроме того, он предложил — если я буду молчать — снять контроль над моим герцогством. Я заявил, что если любой из его людей после этого покажет свой нос в Аквитании, он будет выкинут немедленно оттуда. Я был намерен выставить его напоказ, посрамить перед всем миром. А теперь… получается так, что я должен замять эту историю… — его лицо угрожающе потемнело.
— Ничего ты не должен, — поспешила я возразить. — Но есть и еще одна причина хранить молчание. Ты не обидишься, если я объясню тебе, в чем дело?
— Если ты обидишь меня, мама, я молчать не стану. Я не Генрих, и тебе это известно.
«Бедный Генрих, упокой Господи его душу», — с болью подумала я о старшем сыне, не желавшем слушать никого, кроме меня, а в моих руках податливом, как нитка. Но он умер, и наследником английского трона был вот этот стоящий передо мной сердитый мужчина, и именно ему я должна была все высказать.
— Англичане, Ричард, особый народ. Грубый, необразованный, кровожадный, но очень высоконравственный. А страна эта теперь английская, а не норманнская. Вильгельм завоевал Англию, но не покорил английский народ. Кое-кто сохранил свои поместья, многие женщины повыходили замуж за норманнов, но воспитали детей в духе собственных особых традиций. Они хитры и любят прикрывать практические соображения красноречивым идеализмом. Я поняла это уже давно и знаю, что если хотя бы о половине выходок короля станет известно за границей, то найдется немало людей, которые восстанут, задавшись вопросом: «Должен ли нами править этот прелюбодей?» И искренне поверят в то, что им ненавистны именно прелюбодейство и адюльтер, а вовсе не анжуйская кровь и реформы законов. Кроме того, англичане очень привержены идее правления женщин. Посмотри, как они до сих пор идеализируют «добрую королеву Мод». Ричард, за последние двадцать лет я в любой момент могла бы создать в этой стране партию королевы, и все лучшие люди Англии перешли бы на мою сторону. Как и каждый мелкий тиран, чей замок разрушил твой отец, и каждый аристократ, чей авторитет он подорвал.
— Удивляюсь, почему ты этого не сделала, — заметил Ричард. — Клянусь распятием, на твоем месте я именно так и поступил бы.
— Но чего ради? Зачем? Чтобы вызвать в Англии брожение в пользу возрождения саксов? Вымостить дорогу англосаксонским принцам? Нет, я хочу, чтобы Англия принадлежала моему сыну. Когда-то — до того, как поумнела — я пыталась получить ее силой. Я недооценивала то время. Я думала, что мне с Генрихом-младшим… Впрочем, это старая история, я дорого заплатила за ту ошибку. Вот уже шестнадцать лет, Ричард, как я заточена здесь, и останусь тут до тех пор, пока один из нас не умрет. Я научилась мудрости. Теперь нам следует ждать. Пусть он правит Англией, единой и неделимой, до самой своей смерти. А ты должен пережить его и произвести на свет наследника. Ты можешь, если считаешь нужным, поднять против него Аквитанию — там живет благоразумный народ, — но не пророни ни слова, которое могло бы позволить твоим высоконравственным англичанам сказать: «Все анжуйцы — порочные люди!» А Англию оставь в покое, потому что этот небольшой остров — самый яркий алмаз в нашей короне. Дорогая моему сердцу Аквитания, Гасконь, Бретань, Нормандия — великие и славные земли, но они уязвимы, так как всегда зависят от доброй воли или слабости соседей. Англия же — неприступная крепость, которая может бросить вызов всему миру.
60 
