Особенно,... 
70 
– Ты что, от правосудия скрываешься?
Шелби со смехом взяла подругу за руку.
– От правосудия – нет. Но у меня такое чувство, что я много лет бегала от всего остального. А теперь перестала.
– Рада это слышать.
– Кое-что я тебе уже рассказала. Теперь расскажу все остальное. Это началось после смерти Ричарда. Нет, началось-то оно раньше, но обрушилось на меня, только когда его не стало.
Шелби поведала то, о чем умолчала в прошлый раз, делая отступления, когда Эмма-Кейт задавала вопросы.
Тропа пошла в гору круче, стала виться меж кустов и камней, отчего ноги у Шелби по-хорошему заныли. В ветвях только-только распускающегося белыми цветами кизильника мелькнула роскошным оперением синешейка.
По мере подъема воздух делался все холоднее, но она слегка вспотела от физической нагрузки, и ей было хорошо.
Она обнаружила, что признаваться в грехах легче здесь, на природе, где ее слова разносятся по горам.
– Начать с того, что я как-то не привыкла, что кто-то из моих знакомых имеет долги на миллионы долларов, – заметила Эмма-Кейт. – И вообще, это же не твои долги, Шелби!
– Я подписывала закладные бумаги на дом. По крайней мере, я так думаю.
– Думаешь?
– Я не помню, что подписывала какую-то закладную, но он ведь знаешь как делал? Сунет мне под нос бумажку и говорит: «Вот здесь подпись поставь, это только формальность». Думаю, в половине случаев он вообще за меня сам расписывался. Наверное, я могла бы выбраться из всего этого, опровергнув свою причастность в суде или просто объявив себя банкротом. Когда продастся дом – а он продастся, – долгов заметно поубавится. А пока этого не случилось, я их гашу по мере сил.
– Шмотки распродаешь?
– За шмотки я уже получила пятнадцать тысяч – не считая ненадеванной шубы, которую я вместе со всеми ярлыками и бирками отнесла обратно в магазин. А когда продадут все вещи, получу еще столько же. У Ричарда была уйма костюмов, да и у меня полно вещей, которые я не носила. Эмма-Кейт, это был совсем другой мир!
– Но ведь кольцо оказалось поддельным!
– Думаю, Ричард не видел смысла надевать мне на палец настоящий бриллиант. Он меня никогда не любил, я теперь это вижу. Я была для него полезной. Пока я не до конца разобралась, в чем именно, но наверняка он меня как-то использовал.
– И ты нашла его депозитную ячейку. Это кажется невероятным.
Оглядываясь назад, Шелби и сама понимала, что сражалась с ветряными мельницами.
– Я задалась целью. Ты же знаешь, как это бывает.
– Я знаю, какой бываешь ты, когда ставишь перед собой цель. – Солнце немного переместилось, и Эмма-Кейт поправила козырек бейсболки. – Столько денег! И с его другими именами тоже ничего не понятно.
– Эти деньги добыть легальным путем он явно не мог. У меня были на их счет сомнения, но я же их не украла, не выманила ни у кого обманным путем, а у меня на руках Кэлли. Если когда-нибудь придется их возвращать, буду решать этот вопрос. Пока что я какую-то сумму положила в банк. Вот немного разгребу свои проблемы – и можно будет пустить их на покупку домика.
– А что с этим частным детективом?
– Он со мной зря теряет время. Думаю, он бы и сам до этого додумался, но Форрест его уже убедил.
– Форрест убеждать умеет.
– Он на меня все еще злится. Немного, но злится. Ты тоже?
– Мне трудно на тебя злиться, я же тебя люблю.
Какое-то время они шли молча по знакомой с детства тропе.
– А что, мебель действительно была такая безобразная?
Интерес подруги к таким подробностям развеселил Шелби. Она рассмеялась.
– Это еще слабо сказано! Надо было мне ее сфотографировать. Тяжелая, помпезная, темная. Какая-то угловатая. Я в этом доме всегда чувствовала себя гостьей, а не хозяйкой. Не могла дождаться, когда оттуда уеду. Представляешь, Эмма-Кейт, он даже первый взнос не внес! К моменту его гибели банк успел направить нам несколько уведомлений, но я их в глаза не видела.
Она замолчала и открыла бутылку с водой.
– Я так и не знаю, кто он был на самом деле. Даже имени его толком не знаю! Не знаю, чем он занимался, на чем делал деньги. Знаю только, что все это было насквозь фальшивым – и наш брак, и жизнь, которую мы вели.
У Панорамы Шелби остановилась, чувствуя, как у нее восторженно зашлось сердце.
– Вот где настоящее!
Отсюда открывался вид на многие мили вокруг. На зеленые холмы и лощины, на долины, окруженные горами – такими же хрупкими, как ее старый чайный сервиз. И плывущие в облаках, поросшие травой вершины, исполненные величия и тайны.
70 
