Особенно,... 
2 
Я всегда подозревала, что это все из-за мамы: она ужасно ревновала Альфреда и постепенно выжила из труппы всех молоденьких смазливых девушек.
Мама настаивала на своем непременном участии во всех номерах с ним, а поскольку ее исполнение не отличалось особым мастерством, программа неизбежно проигрывала из-за этого.
Я смутно припоминаю, как хорошенькая темнокудрая маленькая «ласточка» упаковывала свои вещи, переругиваясь на прощание с мамой.
Разговор шел во все более громких тонах. Альфред не принимал в нем участия. Он никогда не вмешивался, если только дело не доходило до потасовки. Вот и в тот раз он стоял в стороне, покручивая усы и, по всей видимости, посмеиваясь в душе над происходящим.
Подобных сцен было уже много, и он привык к ним. Молоденькая артистка метнула в маму последнюю стрелу:
— Еще ласточкой себя называет! Больше на летучего носорога похожа, — презрительно фыркнула она. — С такими-то бедрами!
Выпалив это, девушка выскочила за двери, а мама еще что-то кричала ей вслед по поводу ее внешности и происхождения…
Но мне в то время хорошо жилось. Вокруг постоянно были новые люди, которые возились со мной, угощали сладостями и даже иногда давали мне пенни за то, что я бегала по разным их поручениям.
Вообще-то я вела довольно странную жизнь для ребенка. Когда не было репетиций, мама и Альфред спали до полудня, и хотя я просыпалась рано, не смела вставать и вынуждена была лежать тихо как мышка, чтобы их не разбудить.
Я боялась шевельнуться, так как огромная плетеная корзина для костюмов, где мне приходилось спать, ужасно скрипела при малейшем движении.
Я лежала и сочиняла всякие истории, пока кто-нибудь из них не потягивался с ворчанием и стонами и громко зевал. Тогда я знала, что новый день начался.
Большую часть дня мама и Альфред слонялись по комнате, посылая прислугу за бифштексом и парой бутылок портера, когда мы были при деньгах.
Я делила с ними бифштекс, но портер терпеть не могла и не хотела пить, несмотря на все уговоры Альфреда.
«Давай, Линда, — говорил он, — выпей, и у тебя расцветут на щеках розы — а то ты выглядишь заморышем. Плохая реклама для «Алых ласточек»!»
Милый добрый Альфред! Где-то он теперь? Год назад мама писала, что он уехал в Америку, но правда ли это или она просто хотела себя выгородить, я не знаю.
Когда произошел разрыв, меня с ними не было (я уже жила в монастыре). Все началось из-за того, что мама сломала ногу. Бедняжка утрачивала постепенно свою природную гибкость и не могла уже исполнять некоторые номера, например, долго висеть вниз головой на трапеции. Ей делалось дурно, и однажды она упала.
Разумеется, Альфреду пришлось найти другую исполнительницу на ее место; несмотря на все мамины протесты, он выбрал актрису помоложе.
Мама сразу же заподозрила неладное и оказалась права, потому что не прошло и месяца, как Альфред уже плясал под дудку этой новенькой, и мама осталась ни при чем.
Начались гастроли. Возить ее с собой со сломанной ногой было им не по средствам. О том, чтобы прервать выступления, не могло быть и речи. Поэтому маму просто оставили одну.
Когда ей стало получше, она навестила меня в монастыре — один из тех редких случаев за все время, которое я там провела.
Странно было видеть маму, всегда такую энергичную, неуклюже передвигающейся на костылях. Нога заживала, но по-прежнему оставалась неподвижной, и без костылей она обходиться не могла.
Мама принарядилась, старалась быть веселой, но по ее лицу, как только она появилась, я сразу поняла, что что-то случилось.
«В чем дело, мама?» — спросила я.
Тогда она рассказала, что Альфред сбежал с какой-то «особой». А потом написала мне, что он уехал в Америку — «и скатертью дорога!».
Впрочем, я бы не удивилась, если бы узнала, что он соврал, лишь бы от нее отделаться: мама была вполне способна начать его преследовать и устраивать сцены.
Меня не было там, когда с мамой произошло несчастье. И я рада, что не видела этого. Мне всегда становилось просто физически дурно при мысли, что она может упасть, особенно когда она хихикала и махала рукой публике, вместо того чтобы сосредоточиться и считать, как учил ее Альфред.
Но еще до того, как все это случилось, моя жизнь в корне изменилась.
После войны началась вся эта шумиха вокруг образования, и в каждом городе, который мы посещали, нас одолевали инспекторы; их интересовало, хожу ли я в школу и как вообще меня воспитывают.
2 
