43 
– Вещи и слова могут не иметь значения, – сказал он. – Все сводится к любви. Я люблю тебя, Мария, глубоко и истинно. Я уверен в этом. Но не знаю, любишь ли ты меня достаточно, чтобы рискнуть.
Разбитое сердце было бы достаточным доказательством, не так ли? Разбитого сердца не видно.
– Что за слова, что за вещи? – прошептала она пересохшими губами.
– Туманные слова и легкомысленные вещи. Это любовь ведет подсчет. Подойди ко мне, Мария, и поговорим о любви, и возможно, мы будем бороться вместе. Иначе в этом ведь нет никакого смысла? И что бы ни случилось, я уеду завтра, если ты не попросишь, чтобы я остался.
Он вышел из комнаты: худощавый, гибкий, красивый. Ее красивый, любимый молодой демон, которого она не должна хотеть вообще, но хотела больше, чем дышать. Она выдержала, уставившись на цветы и подавляя крик: «Какие слова? Какие вещи?»
Она еще сильнее ухватилась за стул. Нельзя давать слабину. Истина есть истина. Слова не могли стереть разницу в годах. И нет вещи, способной сделать ее матку плодородной.
Но она повернулась и побежала наверх. Игнорируя Харриетт, ждущую в гостиной, она пронеслась по коридору и распахнула дверь его комнаты.
– Что за слова? Какие вещи? – выкрикнула она. – Почему ты так поступаешь? Невозможно изменить то, что есть!
Он быстро закрыл дверь, затем запер ее.
– Почему? Потому что я – Демон Вандеймен, конечно, и ты – моя последняя несчастная надежда. Ты любишь меня, Мария? Или только во мне горит этот огонь?
Она смотрела на него, сражаясь, сражаясь…
– Я люблю тебя, Ван. Но разве ты не видишь, что…
Он подхватил ее на руки и понес к кровати. Она смягчилась, но продолжала восклицать:
– Нет, Ван. Я не передумаю!
Не смотря ни на что, она была готова, готова отдаться неистовому шторму, который хотя бы ненадолго покончит с реальностью.
Но он осторожно уложил ее на кровать и сел около нее.
– Это не часть сражения. Позволь мне любить тебя, Мария, один последний раз. Скажи мне, что ты хочешь сегодня ночью.
Ты, немедленно – горячий, твердый и быстрый. Но это будет последний раз, поэтому она сказала:
– Покажи мне нежную любовь, которую ты однажды обещал. И не обращай внимания, если я заплачу.
Он улыбнулся и начал раздевать ее, лаская каждую обнажающуюся часть прикосновением и поцелуем так, что каждый дюйм ее тела чувствовал, что ему поклоняются. Вожделение пробудилось, и зажегся огонь, но нежность окутывала ее так, что она могла только лежать и смотреть, пока он снимал свою одежду, чтобы присоединиться к ней, кожа к коже, в постели.
Она боялась, что не получится, что она останется с мягкой дрожью желания, разочарует его, но он вел ее с нежностью, почитанием, в медленном, сладком крещендо рая, о существовании которого она и не подозревала…
Она расплакалась, хоть и не знала почему, расплакалась от души в его объятиях, рядом с дьяволом на его голой груди, потому что нежность, которую она почувствовала, проникала в душу глубже, чем сильная страсть, и мысль о его потере была подобна окончательно разбитому сердцу.
Он погладил ее волосы, казалось, зная, что это были слезы, которым нужно позволить упасть.
– Скажи снова, что ты любишь меня, Мария. Пожалуйста.
Теперь это невозможно отрицать. Она сглотнула.
– Я люблю тебя, Ван. Но это ничего не меняет.
Он опрокинул ее на спину и улыбнулся ей блаженной улыбкой, которая заставила ее захотеть снова расплакаться, но горько.
– Не пытайся отрицать факты, пожалуйста, – попросила она. – Когда я вышла замуж за Селестина, уже почти залежавшейся на полке старой девой, ты был нескладным школьником!
Он покачал головой.
– Давай сначала посмотрим на вещи.
Глава 10
Он встал с кровати, взял кожаную папку со стола и вернулся, чтобы сесть около нее.
Озадаченная и подозрительная, она помедлила, садясь рядом.
– Что это?
– Мои рисунки. – Он развязал шнуровку и открыл папку. – Ты – ценитель? Надеюсь, что нет. – Он начал переворачивать листки бумаги, чтобы показать ей грубые наброски армейских лагерей и различных зданий. Сносно, но ничего особенного.
И что это сделает с их разницей в возрасте?
Когда он перевернул листы, она потянулась, чтобы остановить его.
– Это же майор Хоукинвилл.
Это был быстрый набросок, изображающий человека без камзола за столом, заваленным бумагами, но Ван отлично ухватил его характер.
– Перед Ватерлоо. Это был организационный кошмар. – Он просмотрел еще несколько листов. – А это Кон.
43 
