Особенно,... 
70 
Как-то себя чувствует бедный профессор Трофимов?
О Наташе Николаевой я стараюсь не думать. Как только вспомню о ней, меня охватывает неодолимое желание выбежать наружу, на Железную улицу, на воздух. А там страшно — волны захлестывают ее, все смывая.
Терпение, терпение, еще пять дней! На пятый день я брошу последнюю карту. На пятый день я буду играть ва-банк!
21 августа. Какая стужа! Серое, сумрачное утро. Взошло солнце, нет ли — понять трудно. Пролета ют редкие снежинки.
Бросаю взгляд на часы у входа — ого! Еще на час убежали вперед. Меридианы быстро сужаются, мы плывем на юг, к Антарктиде. Ухмыляюсь: плывем к цели!
Выхожу на «улицу». Океан несколько успокоился, не захлестывает ее. Ветер кружит снежинки.
Бреду к носу корабля. И вдруг… На фоне сумрачного южного горизонта фигура человека. Повешенный. Его тело раскачивается из стороны в сторону, словно маятник. Человек висит на рее радиомачты.
На Железной улице пусто. Ветер кружит снежинки. В петле висит Сяо — у него связаны руки, он кажется еще меньше, чем на самом деле. Висит в петле и закрывает горизонт — то справа, то слева.
Я иду обратно и у входа сталкиваюсь с 07. Он веселый, глаза сверкают, от него разит ромом.
— Видали? — спрашивает он.
Забыв, что я — Шеленберг, отвечаю глухо:
— Видал.
— Сам повесился, — смеется 07.
— По-видимому, — пожимаю я плечами. Он молча смотрит мне в лицо.
— Видно, сам в петлю влез, — повторяю я.
От ромового перегара меня мутит. Еще немного, и эти насмешливые огоньки в его глазах приведут меня в бешенство! Я больше не в силах оставаться в шкуре Шеленберга, голова идет кругом!
— Черт побери! — говорю я. — Чего это вы встали у меня на дороге?
Отстранив его, я иду дальше.
Мне становится не по себе. Я не идиот, я вполне даю себе отчет в том, что Сяо был моим врагом, таким же заклятым, как 07. И таким же жестоким. И все-таки… Какой-то человеческий закон был попран этой виселицей, этой казнью.
Одно дело — убить в схватке, когда вынуждают обстоятельства, и совсем другое — завязав человеку руки и надев ему на шею петлю, тащить его вверх, к рее мачты, и, ничем не рискуя, наблюдать, как медленно, мучительной смертью умирает твоя жертва.
Ко мне входит Смит, он навеселе, с ухмылкой хвастается, что они с Гансом получили награду — по пятьсот долларов каждый. Ночью на судовой радиостанции сцапали эту свинью, Сяо. Хотел что-то сделать с передатчиком.
— Смит, — говорю я, глядя ему в глаза. — Наверное, эта свинья Сяо, прежде чем забраться туда, на мачту, исповедался перед господином Дексом во всех смертных грехах? Как по-вашему?
Смит качает головой. Кондор набил утробу мясом, он по горло сыт и разговаривать не желает. Невольно можно напрячься, отрыгнуть что-нибудь еще непереваренное, нет уж, он предпочитает хихикать да бормотать что-то невнятное. Какая исповедь? Что за вздор я несу! Этот идиот Сяо был нем как рыба. Допрашивали его в кают-компании, в идеальной обстановке, но он молчал, прикидывался глухим или думал о чем-то своем. Быть может, о самурайском рае! Тогда господин Декс подбросил господину Франсуа свои сигареты и предложил ему выкурить их на шее онемевшего идиота, этого болвана и дурачка Сяо. Франсуа прожигал сигаретами шею Сяо, а господин Декс велел включить оба вентилятора: так сильно пахло паленым, что его тошнило. Итак, Франсуа орудовал сигаретами, а господин Декс, опрокидывая бутылку с ромом, время от времени повторял: «Скажешь, желтый пес, чьей разведке служишь? Скажешь, желтый черт, кто твои пособники?» Но этот дурак Сяо проглотил язык и был нем как рыба. Даже похлеще рыбы!.. А потом этот недожаренный кусок мяса вздернули на виселицу, под самую рею…
Стиснув зубы, я в душе вздыхаю по Сяо. Верно, он был мой враг, но и о враге, достойно встретившем смерть, можно подумать со вздохом.
— А знаете, Смит, — говорю я, напрягая всю свою волю, чтобы не плюнуть ему в физиономию, — я вижу вас посиневшим утопленником!
Он не так уж пьян.
— Утоп-ленником? — повторяет он заикаясь, и глаза его расширяются. — Меня?
— Да, вас.
Он стоит задумавшись посреди каюты, потом пятится назад и быстро уходит. Позорное бегство даже для пьяного Кондора.
Напугать Кондора — это пусть слабое, но отмщение за виселицу, но у меня нет времени торжествовать. С палубы врывается тревожный бой — надрывающимся голосом воет судовая сирена. Я выбегаю на площадку.
По-прежнему пасмурно. Пролетает редкий снег. Южный горизонт заволокла черная мгла. На рее мачты качается Сяо.
70 
