.
Очередная сказка о Золушке 
24 
Служанка вновь исчезла за дверью, а я принялась осматривать маленькую квадратную прихожую, увешанную, к моему удивлению, щитами и кинжалами. Они показались мне похожими на оружие туземцев-зулусов, и я вспомнила, что дядя Эдвард часть своей жизни провел в Африке.
Служанка вернулась и пригласила меня в просторную комнату, выходившую окнами на Сент-Джеймский парк. Комната показалась мне необычайной. Я никогда еще не видела столько фотографий в одном месте.
Почти все они были подписаны, и многие были помещены в серебряные рамки. Ими были заставлены пианино, столы, каминная доска, письменный стол, другие устроились на стене — на небольших резных полочках.
Рядом с уютным диваном располагались два или три кресла, с подушками разного размера и формы. Одни были покрыты черным атласом с черными, ручной работы аппликациями, другие изображали кукол в платьицах из тафты с оборками, одну или две из красного плюша украшали тяжелые золотые кисти по углам.
Я в изумлении оглядывалась по сторонам. На стенах висели многочисленные рисунки — картины, акварели и, на мой взгляд, достаточно качественные гравюры без всякого порядка соседствовали друг с другом, а над каминной доской располагалась голова оленя.
Я сосчитала все отростки, это был действительно царственный зверь. Прикрепленная ниже серебряная табличка сообщала, что олень этот был убит Эдвардом Макфилланом, эсквайром, на Гленнаррах-мур, 9 сентября 1907 года.
Я все еще разглядывала ее, когда дверь отворилась.
Глава шестая
Я была права. Миссис Рози Хьюитт оказалась той самой женщиной, которая плакала перед домом дяди Эдварда предыдущей ночью, плакала в церкви, а потом бросила розы в его могилу.
Она сняла свою крохотную модную шляпку и меха, но тем не менее казалась слишком нарядной и даже какой-то нереальной, быть может, потому, что волосы ее были того же цвета, что и медный молоточек, висевший у входной двери, или же причиной служило ее жоржетовое платье с кружевными оборками, перехваченное на талии широким поясом из черных гагатовых бусин.
Лицо ее опухло и было в подтеках от слез, однако она постаралась возместить ущерб с помощью слишком белой пудры и темно-красной помады, чуть расплывшейся в углу рта.
— Надеюсь, миссис Хьюитт, вы простите меня за такое неожиданное вторжение, — проговорила я.
— Не могу не признать, довольно удивительное для меня, — ответила миссис Хьюитт голосом низким, глубоким, при этом теплым и чарующим, несмотря на отсутствие должной огранки.
— Не присядете ли? — предложила она. — Могу я предложить вам портвейна?
Я покачала головой:
— Нет, спасибо.
— Не отказывайтесь, вино не повредит вам, а скорее поможет, также как мне, если хорошенько подумать. После всего перенесенного нами сегодня неплохо выпить бокал вина. Служба была прекрасной, этого не отнимешь, действительно прекрасной. Когда я увидела среди скорбящих всю эту важную публику, то подумала: он был бы горд такими похоронами.
Она вынула из рукава платок и коротким движением промокнула им глаза.
— Вот! Теперь вы подумаете обо мне — какая дура, a я никогда не умела плакать изящно. Ваш дядя все говорил мне: «Рози, не плачь. Ты — милая женщина, но, когда плачешь, превращаешься в пугало».
Повернувшись, она открыла дверцу буфета, подобно всем прочим предметам обстановки в комнате заставленным фотографиями, и достала оттуда хрустальный графин и два бокала.
— Не отказывайтесь, мисс Макдональд, вино укрепит вас.
Чтобы доставить ей удовольствие, я позволила ей наполнить мой бокал, а потом, когда она налила себе, мы сели рядышком на диван.
— Как вы нашли меня? — спросила миссис Хьюитт. — Когда Элеанор сказала, что ко мне пришла мисс Макдональд, я в первое мгновение не связала ваше имя с Эдвардом. Теперь, конечно, я вспомнила, что он говорил мне о племяннице, приезжающей из Канады. Ваша мать телеграфировала ему, не так ли… и сказала, что сердце ваше разбито. «И что мне теперь делать? — спросил он меня. — Пригласить ее сюда?» — «Конечно, — ответила я. — Если девочке плохо дома, ей лучше уехать оттуда. Нет такого разбитого девичьего сердца, которое не мог бы излечить другой молодой человек».
— Я никогда не забуду Тима, — сказала я горестным тоном. — Сердце мое никогда не излечится.
Рози Хьюитт внимательно посмотрела на меня:
— Неужели дела настолько плохи?
24 
