Особенно,... 
102 
Он засмеялся и, понизив голос, сказал:
— Я хотел вам кое-что в связи с этим рассказать.
Я вопросительно посмотрела на него, и он добавил:
— Потому что вы и так наверняка заметили. Иногда приходится идти к цели обманным путем.
— Вы говорите загадками.
— Что ж, это вполне уместно. Нам ведь как раз и надо с вами разгадать загадку.
Я отвернулась, потому что мне показалось, что к нашему разговору прислушивается Люк. К счастью, тетя Сара снова начала громкий рассказ о том, как праздновалось Рождество в годы ее юности, и, хотя это было повторением ее вчерашних воспоминаний, она была явно настроена на то, чтобы никто не пропустил из них ни слова.
После ужина мы все перешли в гостиную на втором этаже. Гостей в этот раз не было. Я села рядом с сэром Мэттью и проговорила с ним весь остаток вечера, хотя и видела, что Саймона это выводит из себя. Так и не дав ему возможности со мной поговорить, я довольно рано ушла к себе. Минут через пять после того, как я оказалась в своей комнате, в дверь постучали.
— Войдите, — крикнула я, и в комнату вошла Сара.
Она одарила меня заговорщицкой улыбкой и зашептала, словно пытаясь оправдать свое неожиданное вторжение:
— Ты же хотела узнать, вот поэтому я и пришла…
— О чем вы?
— Я начала заполнять пустоту.
Я вдруг вспомнила наполовину законченный гобелен, который мне показывала Сара, и сообразила, о чем речь.
— А можно я посмотрю? — спросила я.
— Конечно, потому я и пришла. Ты пойдешь со мной?
Я с готовностью встала и вышла вслед за ней в коридор. Тут она приложила палец к губам:
— Тихо, не надо, чтобы они нас услышали. Они все еще в гостиной.
Мы поднялись по лестнице и прошли по коридору в ее крыло дома. Здесь было очень тихо, и я вдруг задрожала — то ли от холода, то ли от волнения. Сара шла впереди меня, торопясь, как ребенок, которому не терпится похвастаться новой игрушкой. Она первой вошла в свою рабочую комнату, зажгла несколько свечей от той, что была у нее с собой, затем, поставив ее на стол, чуть не бегом подбежала к шкафу. Достав из него гобелен, она развернула его перед собой, как в тот раз. Сама вышивка мне была видна не очень хорошо, но, по крайней мере, я видела, что на ткани добавилось какое-то новое изображение. Я взяла свечу и, поднеся ее к гобелену, различила контуры рисунка, которого раньше не было.
Я пригляделась. С одной стороны гобелена была уже готовая вышивка, изображающая мертвые тела Габриэля и Пятницы, а с другой — рисунок карандашом. Это было какое-то здание с зарешеченными окнами, и оно было нарисовано так, что зритель как бы заглядывал через решетку окна в комнату, похожую на тюремную камеру. Внутри камеры угадывались очертания сидящей женщины, которая что-то держала в руках. У меня по спине пробежали мурашки, когда я поняла, что это «что-то» должно было изображать младенца.
Я взглянула на Сару. При свете свечей ее морщины были не видны, и ее лицо казалось почти молодым и в то же время как будто не от мира сего. Как же мне хотелось узнать, какие тайны хранит в себе ее память, какие чувства скрыты за безмятежным выражением ее глаз!
— Я полагаю, что эта женщина изображает меня.
Она кивнула.
— Ты видишь ребенка? Он уже родился.
— Но мы с ним как будто в тюрьме.
— По-моему, для тех, кто там — это и есть как тюрьма.
— Где «там», тетя Сара?
— Там, — повторила она. — В том заведении.
— Тетя Сара, это все уже разъяснилось, — сказала я. — Это было недоразумение, понимаете? Доктор ошибся, а теперь все разъяснилось, и об этом уже можно не вспоминать.
— Но ведь все это показано на моей картине.
— Да, но это потому, что вы не знали, что это всего-навсего недоразумение.
Она почти раздраженно помотала головой, не соглашаясь со мной, и чувство тревоги, и так не дававшее мне покоя, усилилось. Я знала, что у нее есть обыкновение незаметно и бесшумно бродить по дому и из всяких потайных закоулков подслушивать всевозможные разговоры, чтобы потом воплотить их в своей многоцветной хронике семейной истории Рокуэллов. Эта хроника была самым важным, что было в ее жизни, и поэтому она часами готова была просиживать над своими изумительными гобеленами. В этой комнате она была не просто полновластной хозяйкой — она была словно всемогущее и всевидящее божество, бесстрастно наблюдающее за жизнью своих творений, в то время как вне этих стен она была никто — просто бедняжка Сара, на старости лет слегка повредившаяся умом.
102 
