Особенно,... 
139 
Имоджин обнаружила, что, хотя ее и раздели до нижней рубашки, все ее тело заскорузло от грязи и крови. А волосы превратились в огромный жирный колтун. Вдобавок от нее разило кровью.
— Да, — кивнула она.
Когда служанка вышла, Имоджин осторожно спустилась с кровати и осмотрела себя. Она с отвращением скинула безнадежно испорченную рубашку и закуталась в простыню. Думая, что эта рубашка теперь не сгодится даже на тряпки, Имоджин обратила внимание на небольшое пятно крови на подоле.
Никто другой не придал бы значения этому пятну среди прочих пятен, но Имоджин знала, что это — свидетельство того, что их брак наконец завершен. Она села, прислонившись к спинке кровати, и задумалась, не выпуская рубашки из рук. На несколько кратких мгновений, в минуты самого черного отчаяния, она успела изведать счастье. Фицроджер открылся перед ней так, как вряд ли открывался перед кем-то еще. Он ей доверился.
А она его предала.
Потому что иначе, как предательством, ее поступок назвать было нельзя.
По закону рыцарской чести она не имела права препятствовать поединку.
Однако она знала, что и сейчас не поступила бы иначе. Если бы ей хватило храбрости, она ударила бы Фицроджера и во второй раз. Вот чего ей не хватало в эту минуту — так это отчаянной бесшабашности, просыпавшейся лишь тогда, когда смерть подступала к ней слишком близко.
Слуги внесли в комнату ванну — ту самую ванну, в которой она мылась во время своего первого визита в Клив. Она и тогда выглядела не лучше, с грустью подумала Имоджин. Прежде чем налить воду, ванну выстелили мягкой чистой тканью. Имоджин получила полную меру испуганных восклицаний и сочувственных вздохов по поводу своих синяков и ран.
— Ох, леди! — вдруг воскликнула одна из служанок. — А ваши волосы! Ваши чудесные волосы!
Имоджин подняла руку к голове и нащупала неровные пряди, достававшие ей до плеч. О чем ей было грустить? Ведь ее длинная коса помогла ей сбежать от врагов. Но все-таки она с трудом сдерживала слезы.
Женщины принялись расчесывать ее в мрачном молчании. Чтобы распустить жалкие обрезки, понадобилось лишь два раза провести по ним пальцами. Ни одна из служанок не смела и слова вымолвить, но их молчание говорило само за себя. Испокон веков волосы считались предметом женской гордости, а их длина являлась признаком власти и богатства. Тем леди, чьи косы едва доставали до пояса или, того хуже, до груди, можно было только посочувствовать. Многие даже шли на то, чтобы удлинить свои прически при помощи искусственных волос.
— Ох, леди, — вырвалось у самой несдержанной из служанок, — вы теперь прямо как мальчишка!
— По крайней мере мне будет легче мыться, — весело ответила Имоджин. — Здесь имеется хоть какое-то зеркало?
— Ох, думается мне…
— Подай его скорей! — Имоджин осадила слишком говорливую служанку ледяным взглядом.
Женщина закатила глаза и быстро выскочила вон.
Имоджин постаралась расслабиться, пока ее мыли. Если что-то нельзя изменить, с этим надо смириться, тем более что волосы рано или поздно снова отрастут. Но когда вернется их былая длина? Она понятия не имела. Никто не смел стричь ей волосы еще с тех пор, как она была совсем маленькой.
Наверное, пройдет немало лет, прежде чем они отрастут.
Хотя по сравнению с остальными несчастьями это можно было считать чепухой, но потеря косы не давала ей покоя и висела над душой, как грозовая туча.
Но зато, как она отметила, ее волосы легко отмылись от крови и грязи, хотя потом женщины встали в тупик: как же ее причесывать?
— Я бы попробовала снова заплести их в косы, леди, — неуверенно предложила одна.
— Нет, погоди. — Хороша же она будет с торчащими короткими косичками! — Где это ваше зеркало?
Его тут же ей подали — простой кусок полированного серебра, но это было лучше, чем ничего. Она смотрела на себя в зеркало и, как ни старалась, не смогла подавить сдавленного стона.
Одна сторона ее лица переливалась черным, синим и желтым и заплыла так, что превратилась в подушку. На другой красовался длинный глубокий шрам. Глаза покраснели и опухли. А волосы, лишь едва вившиеся под собственной тяжестью, по мере высыхания превращались в беспорядочную массу веселых кудряшек.
И теперь, когда на них упал луч солнца, они действительно отливали рыжим!
Имоджин сунула зеркало в руки служанки и вернулась в постель, кусая дрожащие губы.
139 
