Шантель поднялась. На миг мне показалось, что сейчас она выдаст чувства, которые — я в этом не сомневалась — переполняли се. Я не верила в ее равнодушие к Рексу. Она обернулась к доктору Грегори.
— Не дать ли миссис Стреттон десять капель белладонны?
— Я бы дал, — ответил Айвор.
— Сейчас принесу.
— Чего ради? — возвысила голос Моник.
— У вас сбивается дыхание, — ответила Шантель.
— Ради предосторожности, — прибавил доктор.
— Вы собираетесь в свою комнату? — осведомилась мадам де Лауде. — Надо, чтобы вам посветили. — И, достав со столика фигурный колокольчик, позвонила. Меня поразил его пронзительный звук. Тотчас вбежала запыхавшаяся Перо. — Посвети сестре дорогу до комнаты.
Когда доктор и Шантель ушли, Моник закапризничала:
— Со мной обращаются как с ребенком.
— Дорогая, они о тебе беспокоятся, — сказала мадам.
— Сама знаешь, лучше предупредить приступ, чем пытаться справиться с ним после того, как начнется, — заметил Редверс.
— Никакого у меня не будет приступа. Я ей не верю. Это она, чтобы я перестала о нем говорить. Никак не может пережить, что он остался в Сиднее и женится на мисс Деринхем. Думала, что неотразима. — Она снова засмеялась.
— Прекрати, — строго сказал Редверс. — Не говори о вещах, о которых не имеешь представления.
Он высказал это таким решительным тоном, что все немного опешили. Из-под маски светского любезника словно проступил новый человек. Моник вцепилась в подлокотники и откинулась на спинку кресла. Разрядил обстановку Дик Каллум:
— Я слышал, в этом году рекордный урожай кокосов, и нам предстоит везти в Сидней хороший груз копры.
Это повернуло разговор в спокойное русло, злобная пикировка сменилась на более приличествующий застолью тон.
— К сожалению, хуже обстоят дела с сахаром, — грустно тряхнула головой мадам. — Однако мы забыли про свои обязанности, давно никого не принимали. Не желаете ли бренди, ликеру? Могу предложить хороший коньяк. Муж оставил мне отменный винный погреб. К счастью, его содержимое не портится с годами.
Вернулась Шантель и доктор. Шантель протянула Моник стакан — та сжала губы и отвернулась.
— Ну, пожалуйста, — тоном терпеливой сестры выговорила Шантель.
Моник взяла стакан и, уступая, словно капризный ребенок, выпила содержимое. Мать с беспокойством следила за ней. Я заметила, как на Моник смотрел Редверс: откровенная неприязнь, смешанная с раздражением и усталостью, читались на его лице. Это меня встревожило.
После этого разговор сделался беспорядочным, то и дело сбивался на частности. Сидевший рядом со мной Дик Каллум сказал, что мы должны увидеться (очевидно, подразумевая встречу наедине) до отплытия «Невозмутимой леди». Я ответила уклончиво, в том духе, что едва ли представится возможность.
— Попытайтесь все же найти возможность, — не отступал он. — Ну, пожалуйста.
Шантель обсуждала с Айвором Грегори лечение Моник.
— По-моему, настойка белладонны неплохая замена нитритамила, — сказала она.
— Да, она эффективна, только надо быть осторожным, когда даешь внутрь. Ни при каких обстоятельствах не давайте ей больше десяти капель. Во время приступов можно повторять дозу — скажем, каждые два-три часа. У вас достаточный запас лекарств?
— На два месяца хватит.
Они серьезно, не изменяя профессионального тона врача и сестры, беседовали о состоянии Моник.
Около полуночи Дик и доктор откланялись и вернулись на судно. Редверс остался.
Перо было велено сопроводить нас с Шантелью в наши спальни. Она двинулась впереди с керосиновой лампой в руках. Судя по всему, лампа считалась дешевле свечей. По пути они обе зашли в мою комнату. Перо зажгла свечу на туалетном столике. Я пожелала им спокойной ночи и закрыла дверь.
Сон никак не шел. Перед тем как лечь, я поднесла к кровати свечу и, раздевшись, задула. Светила луна, так что я не была в полной темноте. По мере того как я лежала без сна в постели, глаза постепенно освоились с темнотой, и я начала довольно ясно различать предметы в комнате. Сквозь щели в ставнях сочился блеклый свет. Их нужно было держать закрытыми, чтобы не проникали насекомые. Я вспомнила о Шантели, тоже, возможно, лежавшей без сна в комнате по соседству. Эта мысль утешила меня.
Услышав скрип половицы, я тотчас вспомнила Дом Королевы, где среди ночной тишины тоже без видимой причины трещали полы. Я перебрала в памяти всю цепь событий, приведших меня сюда, и заключила, что был момент в моей жизни, когда от моей воли зависел выбор. Я могла сказать: не еду. Могла остаться в Англии. И все сложилось бы по-другому. Всего остального из того, что случилось со мной — жизни в Доме Королевы, отношений с тетей Шарлоттой, — было не избежать. Уже после наступил момент решения, и я выбрала свой путь. Эта мысль возбуждала и тревожила меня. С полным правом я могла себе сказать: что бы ни случилось, ты сама выбирала.