25 
Они вышли из домика, но вместо того, чтобы спуститься по лестнице, он сел и прислонился к стене, скрестив ноги.
И хотя Тори знала, что должна уйти, она опустилась рядом.
Она дрожала, он решил, что она замерзла, снял пиджак и накинул ей на плечи.
— О чем ты думаешь, Адам? — мягко спросила она.
Его взгляд упал на ее губы, и он отвел глаза.
— Путешествую во времени. Вспоминаю нас троих и то, что мы делали вместе. Пираты. Ковбои. Индейцы. Плохие ребята и хорошие ребята. Разбойники и полицейские. Тарзан.
— Не забудь трех мушкетеров, — напомнила она.
— Как я мог забыть трех мушкетеров! — согласился он. — Это были хорошие дни. Наполненные невинностью и открытостью.
— Любовью, — просто добавила она.
— Да. Это были дни, которые готовили нас к жизни, Тори. Давали нам силы. Делали нас достаточно выносливыми, чтобы мы могли принять все, что приготовила жизнь.
— Я думала, прыжки с обрывов — то, что готовило тебя к жизни.
— Я полагал, мне нужно что-то еще, кроме обычной жизни. Скорость. Приключения. Годы показали другое. У меня было… — его голос дрогнул, — тогда у меня было все, что нужно. Ты и Марк.
Она поцеловала его, нежно, в щеку. Благословляя его. Понимая, что сейчас ему нужно вернуться туда, куда звала память. Сделать то, что остальные уже сделали.
Она оставила его в домике на дереве, домике его юности, чтобы оплакать уход его лучшего друга. Когда она посмотрела на него еще раз, с верхней ступеньки лестницы, она увидела, как серебристые слезы оставляют следы на его щеках.
Адам позвонил. Снова автоответчик.
Он чувствовал острую потребность поговорить с Кэтлин. Не то чтобы он был таким мерзавцем, собираясь порвать с ней по телефону, но нужно непременно позвонить ей, как-то подготовить. Ведь он собирался сделать именно это?
Четыре дня — и никакого ответа. Даже если он звонил поздно ночью.
Это не значило, что ее там не было, просто она не отвечала на его звонки. Может быть, она что-то чувствовала.
— Ладно, — сказал он себе, — может быть, ты и мерзавец. — Но где-то в глубине души Адам был доволен тем, что она не подходила к телефону. Он еще сам толком не знал, что ей сказать. Не был готов сжигать все мосты.
Эти мосты были под угрозой уже тогда, когда он только увидел Тори снова и осознал, что не в состоянии чувствовать к кому бы то ни было то, что он чувствовал к Тори.
Мосты вспыхнули сегодня. Безвозвратно.
Они начали тлеть в ту минуту, когда он увидел ее в этом платье. А когда коснулся ее губ, мосты загорелись, и их охватило пламя.
Он сказал ей, что все это ерунда, а теперь чувствовал, как его охватывает отчаяние.
Все это на самом деле было подобно пожизненному заключению. Потому что она никогда не хотела его и не любила его. Она ответила, но потом оттолкнула его. Она была голодна. Физически голодна. Но хотела не его. Может быть, по-прежнему Марка?
И он должен завтра взять ее пускать змеев, а потом отвезти на озеро. И больше не позволять себе целовать ее, даже не думать об этих губах, их медовом сладком вкусе, если он собирался остаться здравомыслящим человеком.
Нынешнее его состояние не было похоже на то отчаяние, когда она сообщила ему, что выходит замуж за Марка.
Его мир тогда рухнул. Прекратил свое существование.
Какое-то время он оставался таким же, пытаясь притвориться, что все будет как всегда.
Когда это не сработало, он с бешеной энергией занялся своей карьерой. Стал лучшим на курсе университета, видел Марка и Тори лишь изредка.
А когда и это не сработало, он попытался бежать. Но две тысячи миль не были достаточным расстоянием, и он понял, что может ехать куда угодно и все равно не уйдет от себя.
Время смягчило щемящую боль в его сердце, но она никогда не уходила оттуда. Когда он узнал, что Марк болеет, он заставил себя работать с удвоенной энергией.
Когда он услышал, что Марк умер, он позволил той своей части, что принадлежала их совместной жизни, тоже умереть.
По крайней мере он так думал.
До тех пор, пока не приехал сюда и не осознал, что та часть его души никогда не умирала. Просто дремала. Ждала. Его чувства — во всем их многообразии — ждали этого воскрешения.
И Тори, причина всех его мучений, не дала ему уехать. Она потребовала, чтобы он запустил с ней воздушных змеев! Да таким надменным голосом, как будто думала: то, что он сдается, — просто еще одно проявление слабости характера.
25 
