81 
— Да, — кивнул народный контролер.
— Ну разбудил его, попросил мяса… А он не дал. Ну я и того… немного его… ударил…
— Какого мяса ты попросил?
— Ясно какого, каким лучше всего закусывать… свинину попросил…
Добрынин слушал очень внимательно, ловил каждое слово, зная, что придется ему, возможно, свидетелем выступать.
— А ты разве не знал, что Сагаллаев никогда свинину не готовит и со склада не выписывает? — допытывался капитан.
— Ну так поэтому я его и ударил… — развел руками Вершинин. — Как можно русского человека на голодной пайке держать?
— На какой голодной пайке? Каждый день — говядина, каша?
— А что, если душа свинины хочет! — Вершинин осмелел и смотрел капитану прямо в глаза. — Я русский человек, а не татарин какой-нибудь! Почему меня должны кормить по-татарски? Да если б эти глухонемые разговаривали — они тоже сказали б!..
Видно, аргумент был серьезным, и Медведев на минутку задумался, замолчал.
— И поэтому ты избил Сагаллаева до потери сознания? — наконец спросил он.
— Да, — спокойно ответил Вершинин, видимо, считая, что все выяснено и разговор подходит к концу.
— Иди в цех, позже продолжим! — приказал инженеру Медведев.
Когда инженер ушел, Медведев повернулся к Добрынину и устало покачал головой.
— Что делать? — спросил он словно сам себя, пожав при этом плечами. —»В конце концов я же и виноватым окажусь! Недостаток атеистической работы с поваром, который из религиозных заблуждений отказывается прикасаться к свинине. Потом эта водка вчера…
— А где сейчас Сагаллаев? — спросил Добрынин.
— У меня лежит… В синяках весь, губы разбиты. Говорит, что домой хочет и больше даже каши не сварит… Что с ним делать? Не знаю…
Ситуация показалась народному контролеру довольно серьезной. Само собой, не хотелось ему голодать, но и о других он тоже думал и беспокоился.
— Может, поговорить с ним? — спросил Добрынин. — По-человечески поговорить?
— А что я, не по-человечески с ним разговаривал? — Медведев глянул на Добрынина несколько озадаченно. — Тут другое дело. Надо его куда-то перевести, в другое место… А сюда нового повара и, конечно, не татарина… Вот если б с Высотой Ж. поменяться. Там повар — пальчики оближешь. Хохол, фамилия у него смешная — Ковинька, кажется…
— Так, может, и надо поменяться? — спросил Добрынин.
Медведев подумал с минуту, а потом решительно рукой махнул.
— Точно! — сказал он. — Значит, так, я сейчас же радиограмму в Москву пошлю, сообщу, что… а что же им сообщить? — Медведев вопросительно посмотрел на народного контролера.
— Сообщите, что в связи с возникшей на религиозной почве неприязнью между инженером Вершининым и поваром Сагаллаевым необходимо срочно перевести повара Сагаллаева в другое место. И передайте, что проще всего поменять поваров Высоты Н. и Высоты Ж. местами, так как для этого не потребуется ни транспорта, ни особых усилий…
— Да, — согласился с предложением капитан. — Значит, я пошел передавать, а вы, Павел Александрович, проконтролируйте в цеху, чтобы там ничего такого не было…
— А что с обедом? — поинтересовался Добрынин у собравшегося было уже выйти капитана.
— Что с обедом? — повторил Медведев и остановился. — 0-о-ой, — вздохнул он. — А что с обедом? Сагаллаев не пойдет…
— Давайте Светлану попросим. Она женщина, она должна уметь готовить, — предложил Добрынин.
— Спасибо, — искренне сказал Медведев. — Без вас было бы трудно!
В цеху было тихо. Рабочие жужжали напильниками, обрабатывая и доводя заготовки. Канюкович отсутствовал. Какой-то негромкий шум доносился из комнаты Вершинина.
Добрынин вытащил из кармана пиджака бумажку и карандаш, написал на ней: «Ты умеешь еду варить?» и подошел с запиской к Светлане.
Светлана кивнула.
Тогда Добрынин написал: «Пойдем со мной, будешь обед готовить!» Он привел ее в кухню столовой. Вместе они осмотрели запасы продуктов. Добрынин открыл для Светланы большую пятилитровую банку говяжьей тушенки, зажег печь, подбросил в ее топку угля, помог набрать воды в большую кастрюлю.
Светлана знаками попросила карандаш и бумагу. Потом, получив это, написала: «Спасибо, дальше я сама все сделаю!» На завод возвращаться Добрынину не хотелось.
Он вышел на край каменной площадки, заглянул вниз, в зеленую цветущую пропасть.
Настроение было приподнятое. Эта единственная на Высоте Н. женщина словно растворялась в воздухе, которым дышал Добрынин. И так приятно становилось думать о ней, думать о ней с нежностью постороннего человека и без всяких умыслов. Даже не потому, что был Добрынин уже давно не молод. Просто знал он, что Светлана и Сева любят друг друга, а любовь народный контролер очень уважал. Любовь вызывала в нем такое же уважение, как и порядок, и поэтому, думая об этом настоящем чувстве, всякий раз ощущал Добрынин, как внутри его тела само собой рождается удивительно сильное тепло, рождается, растекается с кровью по венам, согревая конечности, и потом вдруг ударяет в голову, отчего возникает легкое головокружение и появляются моложавые мысли. После таких минут, остывая, так хорошо вспоминать прошлое счастье, даже если это счастье было чужим, или не совсем чужим, а счастьем близких людей.
81 
