Особенно,... 
98 
Идя по коридору, я поразилась царившей в нем темноте. Здесь витала смерть. Я ощущала ее. Было такое впечатление, будто из этого дома изгнали свет, будто здесь грешно было смеяться и быть счастливым. Как могла бедная Франсуаза жить в таком доме? Как она, должно быть, была рада убежать отсюда в замок!
Я дошла до лестницы и остановилась у ее подножия, глядя вверх.
— Женевьева, — тихо позвала я.
Ответа не было. На лестничной площадке было окно, свет из которого почти не проникал: оно было наполовину зашторено тяжелыми занавесями и так, вероятно, здесь было всегда. Я подошла к окну, оттуда был виден разросшийся сад. Я попыталась открыть окно, но не смогла. Его, наверное, не открывали годами.
Я надеялась увидеть Женевьеву в саду и подать ей знак, но ее там не было.
Я снова позвала ее — ответа не последовало, и я стала подниматься по ступеням.
В доме стояла мертвящая тишина. Не пряталась ли Женевьева в одной из этих комнат? Мысль о смерти, видимо, приводила ее в ужас. На нее это было очень похоже — убегать от того, что она не могла вынести. Может быть, в этом и была причина ее несчастий. Я должна заставить ее понять, что если она чего-то боятся, лучше смотреть опасности прямо в лицо.
— Женевьева! — позвала я. — Где вы?
Я отворила дверь. Это была темная спальня, шторы в которой были наполовину опущены, так же, как на лестничной площадке. За ней я обнаружила другую дверь. Судя по всему, этой частью дома не пользовались много лет.
Еще один лестничный пролет, который, как я догадалась, вел в детскую.
Несмотря на то, что внизу смерть вступила в свои права, здесь я думала о детстве Франсуазы, о котором я читала в дневниках, что давала Нуну. Мне пришло в голову, что, возможно, Женевьева, наслушавшись рассказов о детстве, проведенном ее матерью в этом доме, скорее всего могла искать убежище в бывшей детской своей матери.
Я была уверена, что найду ее здесь.
— Женевьева, — еще громче позвала я, — вы здесь?
Ответа не последовало. Только слабый отзвук моего собственного голоса, словно призрачное эхо смеялось надо мною. Если она и была там, она не собиралась выдавать себя.
Я открыла дверь. Передо мной была комната — не очень большая, хотя и с высокими потолками. Тюфяк на полу, стол, стул, скамеечка для молитвы в одному углу и распятие на стене. Обстановка в этой комнате была такой же, как и в той, где теперь лежал старик. Но отличие все же было: единственное окно, расположенное довольно высоко, было зарешечено. Комната напоминала тюремную камеру. Внезапно до меня дошло, что это и была тюремная камера.
Я хотела тотчас же закрыть дверь и убежать, но любопытство оказалось сильнее. Я вошла в комнату. Что же это был за дом, спрашивала я себя. Монастырь? Я знала, что дед Женевьевы жалел о том, что не посвятил себя богу. «Сокровище», спрятанное в сундуке, подтверждало это — монашеская ряса была самым драгоценным его имуществом. Это я узнала из первого дневника Франсуазы. А хлыст? Он истязал им себя... или свою жену и дочь?
Интересно, кто здесь жил? Кто-то ведь просыпался каждое утро в этой мрачной комнате с решеткой на окне, с голыми стенами. Он... или она... шла на это по доброй воле? Или...
Я заметила надпись, выцарапанную на окрашенной краской стене. Вглядевшись, я прочла: «Онорина, узница».
Значит, я права — это действительно тюрьма. Женщину держали против ее воли, как и тех, кто томился в темницах замка.
На лестнице раздались тяжелые медленные шаги. Я стояла очень тихо и ждала. Это явно не шаги Женевьевы.
За дверью кто-то стоял. Я отчетливо слышала чье-то дыхание. Быстро подойдя к двери, я распахнула ее.
Женщина смотрела на меня, будто не веря своим глазам.
— Мадемуазель! — воскликнула она.
— Я искала Женевьеву, мадам Лабисс, — сказала я ей.
— Я услышала, что кто-то ходит здесь, наверху. Я хотела... Вас ждут внизу. Конец очень близок.
— А Женевьева?
— Она, наверное, прячется где-нибудь в саду.
— Я понимаю ее, — сказала я. — Молодые не хотят видеть смерть. Я подумала, что найду ее в детской, которая была, должно быть, здесь.
— Детская ниже.
— А это...?
— Это была комната бабушки Женевьевы.
Я взглянула на окно с решеткой.
— Я ухаживала за ней, пока она не умерла, — сказала мадам Лабисс.
— Она была больна?
Мадам Лабисс холодно кивнула. Вы слишком любопытны — словно говорила она мне. В прошлом она не выдавала секретов, потому что ей за это хорошо платили; теперь она не собиралась рисковать своим будущим, выбалтывая их.
98 
