Особенно,... 
133 
Вчера я не поехала в Каррфур. Не могла. Сказала, что болит зуб. Нуну засуетилась вокруг меня. Она дала мне несколько капель своей настойки, от нее я заснула. Проснувшись, я почувствовала себя посвежевшей, но вскоре мои тревоги опять стали терзать меня. Ребенок, которого я так ждала... каким он будет? Что станет с моей бедной Женевьевой? Сегодня утром она приходила, она всегда приходит ко мне в первую очередь. Я слышала, как она разговаривала с Нуну за дверью. Нуну говорила: «Твоя мама плохо себя чувствует, у нее болит зуб, она хочет отдохнуть». «Но я всегда хожу к ней», — ответила моя дочь. «Не сегодня, дорогая. Пусть мама отдохнет». Но Женевьева пришла в бешенство. Она топала ногами, и когда Нуну старалась удержать ее, она укусила ее за руку. Я лежала и дрожала. Он прав. Эти внезапные приступы — не просто детские капризы. Нуну не может справиться с ними... и я не могу. Я позвала ее, и она вошла, в глазах ее стояли слезы, губы плотно сжаты. Она бросилась ко мне и обхватила меня с неистовой силой. «Нуну хочет разлучить нас. Я не позволю ей. Я убью ее». Вот как она говорила, безудержно, дико. Она так не думает, всегда говорила я. Просто у нее такая манера! Как она похожа на Онорину. Мой отец заметил в ней это семя. Да, оно есть.., меня охватил ужас.
Папа зовет меня. Поэтому я поехала в Каррфур. «Он все время ждет вас, — сказали мне. — Он следит за дверью. Зовет вашу мать. Наверное, он думает, что вы — это ваша мать.» Я села у его постели, он смотрел на меня дико блестевшими глазами и звал то меня, то мою мать. Он бормотал что-то о грехе и воздаянии, но было не так понятно, как раньше. Я думала, он умирает. Я видела, что он все больше возбуждается, и склонилась, чтобы расслышать его слова. «Ребенок? — спрашивал он. — Будет ребенок?» Я подумала, что он говорит о том, что я сказала ему, но потом поняла, что мысли его далеко в прошлом. «Ребенок... У Онорины будет ребенок. Как это могло случиться? О, это воздаяние Господне. Я знал... и несмотря на это... я ходил к ней, и это воздаяние Господне... до третьего и четвертого колена... а семя.., порочное семя... будет жить вечно». «Папа, — сказала я, — все это давно прошло. Онорина умерла, а я здорова. Со мной ничего не случилось». Он смотрел на меня непонимающим взглядом и бормотал: «Мне сказали, что у нее будет ребенок. Я хорошо помню тот день. «Вы станете отцом», — сказали мне. И они улыбались мне... и не знали, какой страх был в моем сердце. Вот оно — воздаяние. Мой грех не умрет вместе со мной. Он будет жить в третьем и четвертом поколениях. В ту ночь я пошел к ней в комнату... Я стоял над ней. Она спала. У меня в руке была подушка. Я мог задушить ее... это был бы конец... конец ей и ребенку. Но она была красива... черные волосы... круглое детское лицо... а я был трусом, я упал на нее, обнял и понял, что никогда не смогу убить ее». «Ты расстраиваешь себя, папа, — сказала я. — Все прошло. Ничего уже не изменить. Вот я здесь... и я здорова, поверь мне». Он не слушал меня, а я думала о Женевьеве и о не родившемся ребенке.
Прошлой ночью я не спала. Я думала о горе своего отца. И не могла забыть о Женевьеве. Я думала о ее неистовости, так пугавшей Нуну. Теперь я понимала, почему. Нуну знала мою мать. Страхи Нуну лишь отражали страхи отца. Я видела, что Нуну следит за моей дочерью. Задремав, я увидела кошмарный сон. Кто-то сидел в комнате с зарешеченными окнами. Я должна была убить ее; я стояла с подушкой в руке. Это была моя мать... но у нее было лицо Женевьевы и в руках у нее был ребенок... ребенок, который еще не родился. Я заставила ее лечь и стояла над ней с подушкой. Проснулась я с криком: «Нет! Нет!» Меня трясло. После я не могла спать. Я боялась уснуть и увидеть кошмар, поэтому взяла настойку Нуну, а потом заснула без снов.
Утром я проснулась, и сознание мое прояснилось. Если мой ребенок — мальчик, он будет продолжателем рода де ла Таллей. И я подумала, что порочное семя безумия вкрадется в замок, как привидение, и будет преследовать их род столетиями. И принесу им это семя я. Женевьева? О ней позаботится Нуну. Нуну знает. Она будет следить за ней. Она устроит так, чтобы Женевьева не выходила замуж. Может быть, Нуну уговорит ее пойти в монастырь, как папа хотел уговорить меня. Но ребенок... если это будет мальчик... у папы не хватило мужества. Нужно мужество. Если бы папа убил мою мать, я бы никогда не родилась. Я не знала бы боли... ничего. Так могло бы быть и с ребенком.
Прошлой ночью случилась странная вещь. Я проснулась от кошмара, и вспомнила, как хорошо спится после содержимого той бутылочки с ребристыми боками. Ребристыми, как сказала Нуну, для того, чтобы в темноте сразу определить, что это бутылочка с ядом. Яд! Но от него так сладко спится, такое облегчение! Я подумала, что можно принять в два... в три раза больше, чем Нуну давала мне от зубной боли... и не будет никаких страхов... никаких проблем. Ребенок ничего не узнает. Ребенок не придет в этот мир, за ним не будут все время следить, ожидая первого проявления порока. Я потянулась за бутылочкой и подумала, что не буду такой трусихой, как папа. Представила, что сейчас я такая же старая, как он... лежу на смертном одре, кляня себя за несчастья, которые навлекла на своих детей. Я посмотрела на бутылочку и испугалась. Приняла несколько капель и заснула, а утром сказала себе, что это не выход.
133 
