– Ну, так чего тогда опасаться? - кинул Андрей невольнику монету.
– В степи не страшно, - моментально спрятал тот чаевые. - Да токмо в селении, али у крепости какой легко побить могут. Да и до смерти.
– У меня подорожная государева. У нас с татарами уговор о невозбранном проезде.
– Коли побьют, подорожная опосля уж не воскресит, - пожал плечами Козелло. - А могут и с нею побить. Басурмане, чего с них взять. Они и за то, что верхом на коне едешь, иной раз христиан калечат, а уж за оружие и вовсе на грамоты смотреть не станут. Но у нас на дворе, княже, беспокоиться нужды нет. Хозяин не выдаст. Он хоть и схизматик, да не басурманин, гостей от магометян бережет. Чего на обед желаешь, княже? Могу ветчины принести, вина фряжского али немецкого.
– Нет, этого мы по дороге всласть наелись. Лучше чего-нибудь местного и горячего. Плов, например, у вас есть? Еще я слышал, кофе османы пить любят.
– Горький он, этот кофий, княже, просто спасу нет, - поморщившись, предупредил невольник.
– Ничего, потерплю ради экзотики. Как там насчет бани?
– Я уж послал, княже! - отчитался невольник. - Роберто воду для мыльни греет. Мыслю, через полчаса готово будет.
– Полчаса? Нет, тогда плова попробовать никак не успею. А кофе неси.
– Плов с сарацинской кашей велишь делать? С бараниной?
– Делай, как для всех. Сто лет татарской еды не пробовал.
– С изюмом? - все же уточнил невольник и склонился в поклоне: - Как помоешься, аккурат допреть успеет, княже. Кофе же ныне пришлю.
– Давай, давай, - отмахнулся от него Зверев, предвкушая давно забытый аромат из своего детства, скинул на скамью шапку, снял ферязь, стянул сапоги и прошелся из угла в угол, наслаждаясь прикосновением к ступням мягкого щекочущего ворса. Вот уже месяц его ноги дышали свежим воздухом только пару минут в сутки, когда он перематывал портянки, предварительно, вместо помывки, немного потопчась по снегу. Лучшее средство, если верить Лютобору, от грибков, простуды и чесотки. Баня да молитва - и те хуже действуют. - Никита! Белье чистое достань. И себе тоже, мыться все будем.
В дверь постучали и, не дожидаясь отклика, отворили. Внутрь кошачьей походкой скользнула широкобедрая раскосая смуглянка в овчинной накидке. Впрочем, накидка тут же, словно сама собой, скользнула на пол, обнажив покатые плечи и пышную грудь, подернутые лишь тонкой шелковой пеленой и украшенные множеством сверкающих бус.
Однако красота невольницы ничуть не тронула чувств Андрея Зверева - уж очень сильно всколыхнул в нем детские воспоминания тонкий горьковатый аромат, который струился из медной чеканной корзинки в руке гостьи. Выписывая бедрами широкие восьмерки, она прошла к столу… Но опустилась рядом с ним на колени, поставила «корзинку» на пол, ловким движением извлекла из нее чашечку размером в два наперстка с толстыми стенками, поставила на ладонь блюдечко, водрузила сверху чашку, быстрыми круговыми движениями перемешала джезвой раскаленный песок, что заполнял медную емкость, подняла и тончайшей струйкой наполнила чашку пронзительно-черным напитком.
Теперь запах кофе наполнил комнату до краев, проник в самые потаенные уголки. Андрей, мысленно удивившись жадности хозяина - это ж надо столь крохотные чашки для кофе подавать! - приподнял блюдечко, примостился на край стола, поднес угощение к губам, сделал пару глоточков… И тут же понял, что чашка слишком велика. После первого же глотка сердце застучало, как у перепуганного зайчонка, после второго по жилам словно потек огонь и его бросило в жар. После третьего голова закружилась, как после кубка крепкого вина.
Нет, родного дома ему вспомнить не удалось. В двадцать первом веке он не пробовал ничего подобного!
Четвертый глоток, от которого зашумело в ушах, оказался последним. Головокружение прошло. Князь ощутил необычайную ясность в мыслях, легкость в движениях и желание раздеться и выйти во двор, чтобы обтереться снегом и тем хоть как-то избавиться от жары. Невольница же шуршала в ящике с песком, ухаживая за джезвой, словно за ребенком: сдвигала с места на место, постоянно подсыпала к стенкам песок, водила над ним ладонью, что-то отгребала, куда-то добавляла свежий. Андрей протянул чашку. Девушка на миг глянула ему в глаза, словно колеблясь, потом налила еще.
Зверев выпил залпом - и покачнулся. Горечь ударила в нос, прокатилась по горлу. Слух обострился необычайно, глаза различали каждую ниточку шелкового рисунка на противоположной стене, движения холопов казались вялыми и замедленными. Но мысли становились все более тягучими, и Андрей понял: еще наперсток, и он просто упадет, пьяный в стельку. Рука привычно нашарила монетку. Он кинул новгородку невольнице, кивнул. Девушка бесшумно поднялась, осторожно забрала чашку и мягкими, плавными кошачьими движениями скрылась за дверью. Или это после кофе так мерещилось?