Особенно,... 
4 
На протяжении нескольких дней большое жюри выслушивало свидетельские показания по делу об убийстве Натали Райнс, бродвейской актрисы, около двух лет назад скончавшейся в собственном доме от огнестрельного ранения. Ее раздельно проживающий супруг Грег Олдрич, хоть и был в числе подозреваемых с самого начала, подвергся аресту лишь три недели назад, когда неожиданно объявился его вероятный сообщник. Все ждали, что большое жюри[2] вот-вот предъявит обвинительный акт.
«Давно пора, — подумала Эмили, входя в здание суда. — Я бы все отдала, только бы вести это дело». Она пересекла вестибюль с высоким потолком и, минуя лифт, поднялась по лестнице на третий этаж.
Прокуратура занимала все западное крыло здания, в котором разместились сорок помощников прокурора, семьдесят следователей и двадцать пять секретарей суда. Эмили набрала код на внутренней двери, открыла ее, приветственно помахала телефонистке на коммутаторе и по пути в свой кабинет поспешно сняла пальто.
Обстановку этого крошечного закутка без единого окна составляли два металлических шкафа с картотекой, два разномастных стула для опроса свидетелей, вращающееся кресло, стол полувековой давности и стойка-вешалка. Горшки с цветами на шкафах и на углу стола, по выражению Эмили, служили озеленению Америки.
Она повесила пальто на шаткую вешалку, уселась в кресло и взяла папку, содержимое которой штудировала накануне вечером. Это было дело Лопеса — семейная ссора, повлекшая за собой убийство. Двое малолетних детей, теперь сирот, их отец в окружной тюрьме... «И моя обязанность — упрятать его за решетку», — сказала себе Эмили, открывая папку. Начало процесса было назначено на следующую неделю.
В четверть двенадцатого зазвонил телефон.
— Эмили, не заскочишь на минутку? — спросил прокурор Тед Уэсли.
И, не дожидаясь ответа, отключился.
Пятидесятилетний Эдвард Скотт Уэсли, или просто Тед, прокурор округа Берген, был красивым мужчиной даже по самым строгим стандартам. При немалом росте он обладал безупречной осанкой, которая не только делала его выше, но и добавляла прокурорскому облику властности, призванной, как написал один из журналистов, «ободрять добропорядочных людей и обескураживать тех, у кого есть причины для неспокойного сна». Глаза цвета индиго и густая темная шевелюра с едва наметившейся проседью дополняли портрет образцового руководителя.
Постучавшись в приоткрытую дверь и войдя в кабинет, Эмили немало удивилась пристальному изучающему взгляду своего начальника. Наконец он бодро произнес:
— Здравствуй, Эмили, прекрасно выглядишь. Как здоровье?
Наверняка вопрос был задан с умыслом.
— Лучше не бывает.
Эмили постаралась выдержать несерьезный тон, будто слова Теда застали ее врасплох и она понятия не имеет, к чему такие прелюдии.
— Хорошее самочувствие в ближайшее время тебе понадобится. Большое жюри обвинило Грега Олдрича.
— Надо же!
Эмили ощутила прилив адреналина. Конечно, она была заранее уверена в подобном исходе, но понимала, что весь процесс будет строиться на косвенных уликах, а потому стопроцентной гарантии дать никто не может.
— Я просто из себя выходила, пока этот негодяй мелькал в бульварных газетенках и водил дружбу со всякими выскочками, хотя всем известно, что он оставил свою раненую жену истекать кровью. Натали Райнс была замечательной актрисой, и когда поднималась на сцену... Господи, она творила там чудеса.
— Не стоит раздражаться из-за светского успеха Олдрича, — миролюбиво заметил Уэсли. — Лучше упрятать его за решетку подобру-поздорову. За это дело возьмешься ты.
Именно это Эмили и ожидала услышать, однако она не сразу свыклась с новостью. Обычно прокурор, если он под стать Теду Уэсли, приберегает подобного рода процессы для себя. В таком случае его имя сохранится в заголовках, а Тед Уэсли был явно неравнодушен к признанию.
Прокурор улыбнулся, видя ее замешательство.
— Эмили, это строго между нами, но сейчас я зондирую почву насчет одного престижного назначения, которое состоится осенью вместе с приходом нового кабинета. Для меня оно весьма желательно, и Нэн с удовольствием перебралась бы в Вашингтон. Ты же знаешь, она там родилась. Словом, мне бы не хотелось, чтобы затянувшийся процесс нарушил мои планы. Так что Олдрич твой.
«Олдрич мой! Олдрич мой!» Радость проникла в Эмили, полностью ее захватила. Вот то дело, которого она упорно дожидалась, пока непредвиденные осложнения двухлетней давности не выбили ее из колеи.
4 
