Особенно,... 
62 
В тот вечер, когда пришло письмо, в доме Керлью ожидались гости. Миссис Керлью как раз взбивала диванные подушки. Она мельком взглянула на желтый конверт, решила, что это счет, и положила его на стол. Можешь себе представить состояние Уильяма. Я хорошо его в то время знала, да, собственно, я тоже была у них в тот вечер в гостях вместе с твоими родителями. Отец твой рассчитывал быть там в решающий момент. Но подоспело время уходить, оставаться дольше, даже под предлогом разговора о делах, было неудобно, а письмо так и лежало невскрытым. Как развивались события дальше, отцу пришлось узнать позже от самого Уильяма.
Мелани – такое уж дурацкое у нее было имя, а вместе с фамилией Керлью звучало еще глупее, – Мелани вытирала бокалы, когда Уильям поднял с пола из-под столика желтый конверт.
– Это твое, душенька? – спросил он, и она ответила, что это всего лишь счет.
– Все равно конверт надо вскрыть, – возразил Уильям и протянул ей письмо. А затем пошел наверх бриться. Она не требовала, чтобы он брился к обеду, но еще на заре их брака недвусмысленно дала понять, что в постели предпочитает гладкие щеки – кожа у нее была очень чувствительная. (Иностранцы всегда считали, что у нее типично английский цвет лица.) Дверь в ванную была приоткрыта, и Уильям увидел, что желтый конверт она положила на туалет, так и не распечатав. От напряженного ожидания Уильям порезался в трех местах, так что пришлось налепить клочочки ваты, чтобы остановить кровотечение.
Мужчина с собакой проследовал мимо нашего столика.
– Давай иди, поганец. – Он с удрученным видом тянул пса за поводок.
– Домой, к кентской деве, – поддразнивал его приятель, оставшийся у стойки.
Я узнал этот особый блеск в глазах тетушки. Я уже видел его в Брайтоне, когда она знакомила меня с историей собачьей церкви, потом в Париже, когда она рассказывала про роман с мсье Дамбрезом, затем в Восточном экспрессе, когда описывала бегство мистера Висконти… Сейчас она вся ушла в свое повествование. Уверен, что мой отец, поклонник Вальтера Скотта, не сумел бы рассказать про семейство Керлью и вполовину так динамично – диалога у него было бы меньше, а описаний больше.
– Уильям, – продолжала тетушка, – вышел из ванной и забрался в огромную двуспальную кровать – Мелани сама ее выбрала в «Клене». Уильям так волновался, что, полный нетерпеливого ожидания, даже не взял на ночь книжку в кровать. Он хотел, чтобы решающая минута наступила как можно скорее.
– Я сейчас, милый, – сказала Мелани, намазываясь кольдкремом Понда, который она предпочитала всем новым кремам – по ее понятиям, он больше соответствовал ее типично английскому цвету лица.
– Неприятный счет?
– Какой счет?
– Который упал на пол.
– Ах, этот. Я еще не смотрела.
– Будь осторожней, ты его опять потеряешь.
– Хорошо бы, если бы навсегда! – добродушно отозвалась Мелани. Правда, она позволила себе такое легкомыслие только на словах – она всегда вовремя расплачивалась за покупки и не позволяла себе дольше месяца продлевать в магазине кредит. Поэтому она вытерла пальцы косметической салфеткой, вскрыла письмо и прочла первые неровно напечатанные слова: «Ваш супруг, сударыня…»
– Нет, ничего неприятного, – сказала она, – так, ерунда. – И она внимательно прочла письмо до конца – подписано оно было «Сосед и доброжелатель». Потом разорвала его на мелкие кусочки и бросила в мусорную корзинку.
– Как можно уничтожать счет! – воскликнул Уильям.
– Из газетного киоска, всего несколько шиллингов. Я уже утром заплатила. – Она взглянула на него и сказала: – Какой ты у меня замечательный муж, Уильям. – Потом подошла к постели и поцеловала его, и он угадал ее намерения.
– После гостей я так устаю, – неуверенно пробормотал он и деликатно зевнул.
– Конечно, милый, – сказала Мелани и улеглась рядом без единого слова недовольства. – Хороших тебе снов. – Тут она заметила вату на щеках. – Бедненький ты мой, порезался. Сейчас твоя Мелани промоет тебе ранки. – И добрых десять минут она возилась с его физиономией, промывая порезы спиртом и заклеивая пластырем, как будто ничего особенного не произошло. – Какой у тебя смешной вид, – добавила она весело и беззаботно. И как рассказывал твоему отцу Уильям, поцелуй, который она запечатлела на кончике его носа, был совершенно невинный поцелуй. – Милый, смешной Уильям. Я способна все тебе простить.
И вот тут Уильям потерял всякую надежду. Идеальная она была жена, ничем не пробрать… Твой отец повторял, что слово «простить» отдавалось в ушах Уильяма, как колокольный звон в Ньюгейте, возвещающий казнь.
62 
