28 
Кэт открыла рот и с ужасом посмотрела на меня.
— Не стой тут как дура! — заорала я. — Это ты… ты потакала ему!
— О нет, миледи. Я… я не думала, что так все выйдет…
— Убирайся, Кэт, — велела я.
Обернувшись, я увидела, что на пороге стоит Томас Парри. Не в силах сдержать свое любопытство, он прибежал узнать, о чем вдовствующая королева беседовала с Кэт.
— Убирайтесь, вы оба! — закричала я.
Они бросились вон, а я уронила голову на руки и заплакала.
* * *
В Чесханте я почувствовала себя лучше, но мне не давала покоя мысль о том, что же происходит в замке, где моя мачеха должна была вот-вот произвести на свет ребенка. Адмирал находился при ней. Я все гадала, как он объяснил ей эту сцену? Не сомневаюсь, что постарался выставить себя в наивыгоднейшем свете, но вряд ли на сей раз ему это удалось.
Катарина Парр никогда бы не стала разоблачать своего мужа публично и тем самым выставлять напоказ свое унижение перед той же Анной Стэнхоп, без сомнения, она старалась сделать вид, что у них наинежнейшие отношения. Но существовала и еще одна причина. Преследуя меня, Томас не просто поступал неблаговидным образом — его действия могли быть расценены как государственное преступление, и недавняя королева прекрасно это понимала. Я знаю, она искренне его любила и, несмотря на все его грехи, никогда бы не рискнула подвергнуть его (а в данном случае и меня) такой страшной опасности.
Я пыталась представить себе, как они живут. Катарина уже не питает иллюзий по поводу своего мужа, размышляла я, но теперь, по крайней мере, у нее есть дитя. Я знала, как страстно она всегда мечтала о собственном ребенке, и молилась о ее благополучном разрешении от бремени и о том, чтобы это дитя принесло Катарине счастье, которое мы с Томасом своим безрассудным поведением у нее отняли.
Постепенно я приходила в себя, осознав наконец, как легко отделалась; по ночам я лежала без сна и говорила себе, что никогда в жизни не позволю себе вновь совершить подобную глупость ради минутной слабости. Я дала себе в этом клятву.
Умер мой учитель Уильям Гриндал, и горькие думы на время вытеснили из моей головы мысли о мачехе. Я очень любила Гриндала, он был замечательным наставником, но тем не менее очень обрадовалась, узнав, что Роджер Эшем просил позволения занять освободившееся место и его просьба была удовлетворена. Мистер Эшем высоко оценивал мои способности, утверждая, что по-французски и по-итальянски я говорю едва ли не так же хорошо, как по-английски; а если я изъясняюсь по-гречески не с такой легкостью, как на латыни, то это только потому, что у меня мало практики. Вместе с ним мы прочли всего Цицерона и много из Ливия; каждое утро мы посвящали несколько часов изучению Софокла и других греческих авторов. Я не поднимала головы от книг, словно вернулись те времена, когда Эдуард, я и Джейн Грей соперничали на занятиях. Страстная любовь мистера Эшема к музыке не уступала моей, и это еще более сближало нас. Я просто таяла от удовольствия, когда мистер Эшем говорил, что еще не встречал подобных знаний у девиц моего возраста. Еще он говорил, что занятия со мной доставляют ему огромное удовольствие.
Так, понемногу, я забывала об истории, разлучившей меня с королевой и адмиралом. Занятия с мистером Эшемом, веселая болтовня с моей любимой Кэт помогали залечивать рану.
Миновал август, наступил сентябрь, и я снова вернулась мыслями к Катарине. Пришел ее срок разрешиться от бремени.
— Скоро мы все узнаем, — сказала я Кэт.
Несколько дней спустя к нам в Чесхант прибыл гонец. Им оказался слуга адмирала, которого звали Эдуард. Я увидела его издалека и поспешила в большой зал послушать, что он расскажет. По его несчастному виду я сразу же поняла, что вести дурные.
— О, Эдуард, — воскликнула я. — Что с миледи? Что с ребенком?
— У королевы родилась очаровательная дочь, — объявил он. — Но у меня для вас горестное известие, миледи Елизавета.
— Королева умерла, — медленно проговорила я.
Он кивнул.
— Милорд безутешен, — вздохнул слуга.
— О, Эдуард, — всхлипнула я. — Только не она! Добрейшая королева! Как это случилось? Надеюсь, она не очень мучилась.
— Ее страдания были неимоверны, моя госпожа. Но с ребенком все в порядке. Мы надеялись, что радость из-за рождения младенца вернет королеву к жизни, но… семь дней спустя… наступил конец.
Я не могла выговорить ни слова. Я вспоминала наш последний разговор, когда она приказала мне оставить ее дом. Меня переполняли горе и раскаяние. Горе — оттого, что я потеряла ту, кого так любила; раскаяние — оттого, что заставила ее страдать.
28 
