20 
– Люди не больно-то стараются выполнять данные мне обещания, – сказал Ворон. Он мрачно съежился в своем пыльном углу за раковиной. – Здесь я в безопасности, пока вы тоже тут. – Он закрыл рукой лицо и вздрогнул: обожженная кожа болела. Энн пошевелилась. Он сказал:
– Не шевелиться. Буду стрелять.
– А мне нельзя сесть? – спросила она. – Я тоже устала. Мне сегодня весь день быть на ногах. – Но, говоря это, она представила себя убитой и окровавленной, засунутой в стенной шкаф. Она продолжала:
– Буду петь. В костюме китаёзы.
Но Ворон ее не слушал: строил свои собственные планы в своей собственной тьме. Она попыталась собрать все свое мужество и запела тихонько первое, что пришло на память; запела, потому что песенка напомнила ей о Матере, о долгой поездке в автобусе, о его прощальном «завтра увидимся».
Для тебя это – просто Кью, Для меня это – рай земной…
Он сказал:
– Я эту песню слышал.
Но он никак не мог вспомнить где. Помнил только поздний вечер, тьму, и холод, и ветер, и чувство голода, и шипенье тупой иглы. Ему почудилось – что-то острое и холодное разрывается в его сердце, причиняя страшную боль. Он сидел в своем углу, с пистолетом в руке, и плакал. Он плакал беззвучно, слезы, казалось, выкатываются из уголков глаз по своей собственной воле и ползут по щекам, словно мухи. Сначала Энн ничего не замечала, продолжая тихонько напевать:
Говорят, это просто подснежник Из Гренландии кто-то привез…
Потом заметила. Спросила:
– Что случилось?
Ворон ответил:
– А ну назад, к стене. Не то стреляю.
– Вам совсем плохо.
– А вам-то что?
– Ну, я полагаю, я все-таки человек. А вы пока еще не сделали мне ничего дурного.
Он сказал:
– Ничего особенного, просто устал. – Он глядел на пыльные доски пола недоделанной кухни, и ему захотелось хоть чем-то похвастаться. – Устал жить в отелях, – сказал он. – Мне бы эту кухню довести до ума. Я ведь учился на электрика. Я человек образованный. – И добавил: – «Сонный Угалок» – хорошее название, если ты устал. Только они «уголок» неправильно написали.
– Отпустите меня, – сказала Энн. – Вы можете мне доверять. Я ничего никому не скажу. Я ведь даже не знаю, кто вы.
Он засмеялся горько:
– Доверяй вам. Могу, конечно. Как только вы попадете в город, во всех газетах увидите мое имя, описание наружности, как одет, сколько лет. А я вовсе и не крал эти бумажки, только я не могу дать в газеты описание этого подонка: имя – Чал-мон-де-ли, профессия – обманщик, толстый, на пальце – перстень с изумрудом…
– Ой, – сказала Энн, – мне кажется, я с ним в поезде ехала, очень похож. Вот уж не подумала бы, что у такого смелости хватит…
– Да нет, он только промежуточное звено, – сказал Ворон, – но если б я его отыскал, я вытряс бы из него имена…
– А почему бы вам не сдаться полиции? Рассказать, что случилось.
– Это идея. Всем идеям идея. Сказать им, что это друзья Чамли укокошили старика чеха. Вы это гениально придумали, умница.
– Старика чеха? – воскликнула Энн. В окно кухни теперь сочился серый свет, туман над новостройкой, над израненной землей вокруг рассеивался. Энн спросила:
– Вы не о том, о чем все газеты кричат?
– О том, – ответил он с угрюмой гордостью.
– И вы знаете человека, который его убил?
– Как самого себя.
– И этот Чамли тут замешан… Постойте, но это ведь значит, что все ошибаются, правда?
– Да они вообще ничего про это не знают, все эти газеты. Не умеют отдавать должное тому, кому надо.
– А вы знаете. И Чамли знает. Тогда, если вы отыщете Чамли, войны не будет вовсе.
– Да мне наплевать, будет война или нет. Мне знать надо, кто это меня так надул. Надо с ним рассчитаться, – пояснил Ворон. Он глядел на Энн из противоположного угла кухни, прикрыв рот рукой, пряча заячью губу. Он теперь рассмотрел ее как следует, увидел, что она молода, красива и взволнованна; в том, что он это увидел, было не больше личной заинтересованности, чем у облезлого волка в клетке захудалого зоопарка к откормленной и ухоженной суке на дорожке, по ту сторону решетки. – Война людям никакого вреда не принесет,
– продолжал он. – Просто покажет им, что к чему. Пусть узнают почем фунт лиха. Я-то знаю. Всю жизнь как на войне. – Он погладил пистолет. – Меня сейчас занимает только один вопрос: что сделать с вами, чтоб вы сутки помолчали.
Энн сказала очень тихо – у нее перехватило горло:
– Вы ведь не убьете меня, правда?
– Если другого выхода не будет, – ответил он. – Дайте подумать.
20 
