42 
Где Хелена? Она в зале? Любит ли она меня?
— Разрешите мне, наконец, зачитать заключительные слова полицейского протокола, принадлежащие обвиняемому.
Неужели она любит меня?
— Вот что он говорил: «Я, Ян Хайгерер, решительно настаиваю на том, что заранее спланировал убийство до мельчайших деталей и совершил его умышленно. Я не находился ни в состоянии алкогольного опьянения, ни какого-либо душевного помешательства. Голова моя оставалась ясной. О жертве мне сказать нечего. Мотив я раскрою позже».
Так любит ли она меня?
— Дамы и господа присяжные! Я полагаю, вам не остается ничего иного, как классифицировать действия подсудимого Яна Руфуса Хайгерера в соответствии с параграфом 75 Уголовного кодекса и вынести соответствующий приговор.
Неужели ей удалось выяснить, зачем я это сделал?
— Чрезвычайно трудноразрешимой и интересной задачей как для психологов, так и для всех нас остается вопрос «почему?», — продолжил Реле. — Собственно, мы имеем здесь два «почему»: во-первых, непонятна причина самого преступления; во-вторых, не меньшую загадку представляет собой столь упорное замалчивание ее подсудимым. Для решения вопроса о виновности все это не имеет значения, однако может существенно повлиять на определение меры пресечения. Не исключено, что подсудимый уже завтра…
Любит ли меня Хелена? Зачем она возила меня к себе домой? Жалела или хотела со мной секса?
— …но я хотел бы предостеречь вас, дамы и господа: опирайтесь на факты и не позволяйте обманчивым чувствам руководить вами. Да не введут вас в заблуждение ни внешность, ни манеры обвиняемого. Не поддавайтесь неоправданному состраданию. Человек рука которого не дрогнула привести в исполнение столь хладнокровно спланированное убийство, не заслуживает…
Внезапно другой мужской голос заглушил монотонное прокурорское жужжание.
— Простите, но мне кажется, подсудимому плохо.
Он доносился со стороны присяжных.
Оба охранника взяли меня под руки и поставили на ноги. Мысли о Хелене плохо повлияли на мое самочувствие. Я ничего не должен был воспринимать всерьез, я забыл это правило. Извинившись за кратковременное помрачение сознания, я сослался на спертый воздух. Потом скользнул помутившимся взглядом по рядам присяжных. Женщина, похожая на мою мать, протирала глаза. Судья объявила большой перерыв. Меня сразу же доверили заботам трех медиков.
Мне полегчало. Вероятно, желудок болезненно реагировал на глуховатое прокурорское бормотание. Иногда оно набирало силу и звучало, как из самых дорогих усилителей системы «хай-фай».
— Реле — козел, — прошептал мне охранник, ожидавший в этом году снега. — Самый настоящий онанист, — подтвердил он, когда я попытался возразить ему жестом.
Я кивнул. В конце концов, все мы, так или иначе, онанируем, каждый по-своему, даже если и не в традиционном смысле этого слова.
И вот слово взял Томас Эрльт, мой защитник. Я нервничал не меньше его, чувствуя себя отцом мальчика, который должен рассказывать на празднике по случаю юбилея школы стихотворение, но плохо знает текст, в чем я убедился непосредственно перед выступлением. Я давно хотел сказать Эрльту, что неприятные запахи можно значительно ослабить при помощи дезодорантов. Кроме того, сейчас нетрудно достать в магазинах хорошие хлопковые и льняные рубашки, они, особенно в дни распродаж, стоят, пожалуй, не намного дороже его клетчатой полиэстровой синтетики, троекратно усиливающей потоотделение. Он сидел напротив меня. Вероятно, день седьмого марта выдался не таким удачным, как мне поначалу показалось.
Эрльт говорил тихо. Его металлический голос терялся среди шума в зале. Собственно, никто, кроме меня и моих охранников, не заметил, что он начал свою речь. И это, к счастью, потому, что он стал рассуждать о недвижимости. Нет, Эрльт ничего не продавал присяжным и не предлагал им своих посреднических услуг. Он всего лишь пытался объяснить, как он, специалист по жилищному праву, чувствует себя на «процессе года»: немного потерянно — только и всего.
— Но, так или иначе, — продолжил Эрльт, уже обратив этими словами на себя внимание части публики, — у обвиняемого есть право на защиту.
Разумеется, он не имеет ко мне никаких предубеждений. Ни в коем случае не ищет оправдания моим насильственным действиям. (Хотя, по-моему, до сих пор только этим и занимался.)
— Я все еще не могу понять, — верещал адвокат, — почему подсудимый отказался сам выбрать себе защитника. Когда речь идет о таком серьезном обвинении, вряд ли имеет смысл экономить на услугах адвоката. А вы сами слышали, какими средствами располагает мой клиент.
42 
