Особенно,... 
58 
— Ну нет, — сказал Филипо. — Он настоящий. Чудовища всегда настоящие.
Посол продолжал:
— И нечего так уж сетовать на то, что мы комедианты, это благородная профессия. Правда, если бы мы были хорошими комедиантами, тогда у людей по крайней мере выработался бы приличный вкус. Но мы провалили свои роли, вот беда... Мы плохие комедианты, хоть и вовсе не плохие люди.
— Избави господи! — сказала Марта по-английски, словно обращаясь прямо ко мне. — Я не комедиантка. — Мы о ней забыли. Она заколотила кулаками по спинке дивана и закричала им уже по-французски: — Вы слишком много болтаете. И несете такую чепуху! А у моего мальчика только что была рвота. Вот, у меня еще руки пахнут. Он плакал, так ему было больно. Вы говорите, что играете роли. А я не играю роль. Я занимаюсь делом. Я подаю ему тазик. Даю аспирин. Я вытираю ему рот. Я беру его к себе в постель.
Она заплакала, не выходя из-за дивана.
— Послушай, дорогая... — смущенно сказал посол.
Я даже не мог к ней подойти или как следует на нее посмотреть: Хамит следил за мной с иронией и сочувствием. Я вспомнил, что мы спали на его простынях, — интересно, сам ли он их менял? Он знал не меньше интимных подробностей, чем собака проститутки.
— Вы нас всех пристыдили, — сказал Филипо.
Марта повернулась и вышла, но в дверях зацепилась каблуком за ковер, споткнулась и чуть не упала. Я пошел за ней и взял под руку. Я знал, что Хамит за мной следит, но посол, если что-нибудь и заметил, ловко это скрыл.
— Скажи Анхелу, что я поднимусь к нему попрощаться через полчаса, — сказал он.
Я притворил за собой дверь. Она сняла туфлю и стала прикреплять оторвавшийся каблук. Я взял у нее из рук туфлю.
— Тут ничего не сделаешь, — сказал я. — У тебя нет других?
— У меня их пар двадцать. Как ты думаешь, он знает?
— Может быть. Не уверен.
— А нам от этого будет легче?
— Не знаю.
— Может, тогда нам не придется играть комедию.
— Ты же сказала, что ты не играешь.
— Я хватила через край, да? Но весь этот разговор мне был противен. Все мы вдруг показались мелкими, никому не нужными нытиками. Может, мы и есть комедианты, но чему тут радоваться. Я по крайней мере что-то делаю, правда? Даже если это плохо. Я же не представлялась, будто не хочу тебя. И не представлялась, что люблю тебя, в первый вечер.
— А теперь ты меня любишь?
— Я люблю Анхела, — сказала она, словно защищаясь, и стала подниматься в одних чулках по широкой старомодной лестнице. Мы вошли в длинный коридор с нумерованными комнатами.
— У вас много комнат для беженцев.
— Да.
— Найди какую-нибудь комнату для нас. Сейчас.
— Слишком опасно.
— Не опаснее, чем в машине, и какое это имеет значение, если он знает...
— «В моем собственном доме», — скажет он, точно так, как ты сказал бы: «В нашем „пежо“. Для мужчин всегда важна степень измены. Тебе было бы легче, не правда ли, если бы это происходило в чужом „кадиллаке“?
— Мы зря теряем время. Он дал нам всего полчаса.
— Ты обещал зайти к Анхелу.
— А потом?..
— Может быть. Не знаю. Дай подумать.
Она отворила третью по коридору дверь, и я очутился в комнате, в которую так не хотел входить: в их супружеской спальне. Обе кровати были двуспальные; их покрывала словно застилали всю комнату розовым ковром. В простенке стояло трюмо, в которое он мог наблюдать, как она готовится ко сну. Теперь, когда я почувствовал к нему симпатию, я думал, почему бы ему не нравиться и Марте. Он был толстый, но есть женщины, которые любят толстяков; любят ведь и горбунов, и одноногих. Он был собственник, но ведь есть женщины, которым нравится рабство.
Анхел сидел прямо, опершись на две розовые подушки; свинка не очень заметно раздула и без того пухлые щеки. Я сказал: «Ау!» Я не умею разговаривать с детьми. У него были карие невыразительные глаза южанина, как у отца, а не голубые арийские, как у висельника. У Марты были такие глаза.
— А я болен, — сказал он с оттенком морального превосходства.
— Вижу.
— Я сплю здесь с мамой. Папа спит рядом. Пока у меня не упадет температура. У меня сейчас...
— Во что это ты играешь? — перебил его я.
— В головоломки. — Он спросил Марту: — А внизу больше никого нет?
— Там мсье Хамит и Анри.
— Пусть они тоже придут...
— Может, у них еще не было свинки. Они побоятся заразы.
— А у мсье Брауна была свинка?
58 
